Герои Аустерлица
Шрифт:
Солнце клонилось к закату, когда обозники достигли замка. Ничего необычного снаружи они не заметили, спокойно двинувшись по деревянному предвратному мосту к приветливо распахнутым воротам, по двум сторонам которых замерли караульные, переодетые в форму противника. Эти наши солдаты, ряженые в форму неприятеля, знали французский. Чтобы акцент не выдал их, им надлежало отвечать на любой вопрос фуражиров, если таковые последуют, односложно: «Нам приказано не разговаривать на посту». Так мы с Дороховым их проинструктировали. А на самой надвратной башне по-прежнему развевалось французское знамя, которое по моему приказу и не снимали ради маскировки.
В это же время наши стрелки, зарядив ружья, затаились на стенах, целясь во двор. А сам Дорохов, снова
Бледный худой интендант чахоточного вида в очках и со знаками различия пехотного капитана, гарцующий на тощем гнедом жеребце впереди всей процессии, внимательно посмотрел на него, остановив коня и задержав взор на окровавленной повязке, закрывающей рану на лбу Федора, и торчавшей из-под высокого черного кивера. Потом командир фуражиров, кашлянув, обвел взглядом своих карих глаз двор, внимательно рассматривая свежие выбоины, оставленные пулями во время штурма на кирпичах хозяйственных построек, и неожиданно спросил, оказавшись все-таки достаточно наблюдательным:
— Сержант, у вас на повязке проступает кровь. Я вижу на стенах свежие следы от пуль. А двор кое-где присыпан чистым песком. Здесь что, недавно произошла какая-то стычка с неприятелем?
— Да, небольшая стычка была накануне. Местные моравские разбойники попытались в темноте проникнуть в замок сквозь пролом в стене, но мы разгромили их. Многих пленили, — нашелся Дорохов.
— А где комендант этой крепости полковник Ришар? — задал следующий вопрос командир сводной роты фуражиров.
— К сожалению, произошло несчастье. Полковника тяжело ранило моравской пулей, он лежит без памяти, — соврал Дорохов.
— А где капитан Годэн? — поинтересовался интендант.
— Он у себя и пьян в стельку. Сильно перебрал, когда хозяйка замка открыла нам винный погреб по случаю избавления от разбойников, а с утра еще добавил, — продолжил Дорохов свою линию дезинформации противника.
— Ничего, сержант, пошлите за ним, — велел командир фуражиров. Он закашлялся, но тут же добавил:
— Погодите! Не знаете ли вы, куда подевался курьер, которого сюда послали из штаба? К полудню он должен был добраться до Гельфа. Но, до нашего выезда из Ольмюца он так и не возвратился. Да и по дороге сюда мы его не встретили.
Федор не смутился, спокойно ответив:
— Так Габриэль Кретиньян до сих пор здесь, в замке. Он напился вина за обедом и сейчас спит.
— Тогда этого нарушителя воинской дисциплины тоже немедленно разбудите и тащите ко мне! Вот уж ему не поздоровится! — воскликнул очкарик.
Дорохов сделал вид, что ушел выполнять распоряжения чахоточного капитана. Но, Федор не сильно торопился, ожидая, когда последняя лошадь из каравана втянется под арку ворот, а бойцы, стоящие в карауле, закроют ворота и опустят тяжелую железную решетку на въезде. Как только это произошло, ловушка, приготовленная нами, захлопнулась. И вся рота французских обозников оказалась внутри первого замкового двора, окруженная высокими стенами и башнями, на которых стрелки приготовились дать залп, затаившись в ожидании команды.
Когда Дорохов уже достаточно задержался, поднявшись ко мне на наблюдательный пункт, коим служил балкон Охотничьей башни, где мы с поручиком пригнулись, прячась за массивным каменным ограждением и наблюдая за происходящим сквозь бойницы для лучников, командир обозников почувствовал нечто неладное. Вот только, для него было уже поздно метаться, поскольку наша «мышеловка» надежно захлопнулась. И в роли пойманных мышей оказались не только сами фуражиры, но и все их лошади. В крепостном дворе, полностью простреливаемом нашими солдатами с башен и стен, никакого иного выхода для французов не имелось, кроме как сдаться или погибнуть. Тем не менее,
— К оружию! Здесь засада!
С этими словами он выхватил пистолет, пытаясь найти взглядом цель. Но, все наши стрелки затаились в ожидании приказа открыть огонь и не высовывались. Они даже не сверкали штыками, отсоединив их от ружей ради скрытности.
— Пора! — тут же тихонько сказал я поручику прямо в ухо.
Пока французские фуражиры приводили в боевое положение свои ружья, большинство из которых даже не были заряженными в походе, я решил, что настала пора опробовать свое курковое оружие с кремневыми замками. И, взяв по пистолету в каждую руку, я взвел курки, прицелился и сквозь прорезь бойницы разрядил один за другим оба ствола во вражеского капитана, который находился внизу прямо напротив башенного балкона. Расстояние до него было метров тридцать, и оба моих пистолета поразили цель. Одна пуля попала очкарику в правое плечо. И это ранение, конечно, не было смертельным. Враг лишь выронил свой пистолет. Однако, второй мой выстрел оказался более точным и завершил дело, пробив чахоточному капитану голову, отчего он завалился в седле набок и сполз с коня уже мертвым.
Пока я стрелял, Дорохов бесстрашно поднялся из-за ограждения балкона во весь рост и, выхватив саблю из ножен, взмахнул клинком над своей головой, громко крикнув:
— Пли!
И тогда со всех сторон по неприятелю ударили ружья, слившись в единый грохот залпа, который тут же сменился несколькими ответными разрозненными выстрелами, криками раненых и диким ржанием лошадей, в которых тоже угодили пули. В воздухе резко запахло порохом, и все пространство двора заволокло едким пороховым дымом, словно дымовой завесой. Даже если бы на месте фуражиров находились лучшие французские гвардейцы, то они все равно не смогли бы оказать серьезного сопротивления в таком положении, когда даже не видно, куда надо стрелять, а никакой возможности для маневра просто нет. А положение у обозников было по-настоящему безвыходным. К тому же, раненые лошади вставали на дыбы и метались в ограниченном дворовом пространстве, натыкаясь друг на друга и давя людей. Среди французских фуражиров началась паника, и кто-то из них не выдержал первым, закричав пронзительным голосом:
— Не стреляйте! Пощадите нас! Мы сдаемся!
А за первым капитулянтом эти вопли подхватили и остальные, начав бросать свои ружья еще до того, как Дорохов дал команду стрелкам:
— Отставь!
И вторая партия стрелков, которая уже подползла к краю стен с заряженными ружьями на смену первой, готовясь дать второй залп по неприятелю в то время, как первая шеренга отползла назад для перезарядки оружия, залегла за кромкой стены, ожидая дальнейших приказаний. А французы достали из седельных сумок какое-то белье, вроде кальсон, и размахивали им, наглядно демонстрируя этими импровизированными белыми флагами, что сдаются.
— Хм, и зачем нам столько пленных? — пробормотал я.
— Прикажете добить французов, ротмистр? — спросил Дорохов.
Я сказал:
— Не стоит тратить на них заряды.
Поручик понял по-своему, проговорив:
— Тогда дам команду всех заколоть штыками.
Но, я вовремя осадил его порыв, распорядившись:
— Не нужно их убивать. Все-таки они сдались добровольно. И, если мы сейчас устроим резню, то наша с вами офицерская честь точно пострадает. Так что проявите милосердие, поручик. В подземной тюрьме места им всем хватит, тем более, что она почти опустела после того, как моравы вступили в наш отряд добровольцами. Потому прикажите разоружить и отконвоировать пленных. А что с ними дальше делать, мы решим позже. И еще. Сильно раненых лошадей прикажите добить и заготовить конину, а здоровых готовьте к выезду. Ночью выступаем отсюда в другую крепость. Готовьте солдат к маршу. Я же собираюсь переговорить с хозяйкой замка о прочих припасах, которые нам понадобятся. Надеюсь вытребовать у нее муку, готовый хлеб, соль, сыр, масло и прочее съестное. Путь нам предстоит неблизкий.