Героинщики

Уэлш Ирвин

– Но это мошенничество, - возражает она обеспокоенно, резко открывая глаза.

Она подается вперед и таращится на маленькую настольную лампу.

– А что это такое - мошенничество?
– спрашиваю я, наслаждаясь тем, как она оживает в золотисто-коричневом свете лампы, и возвращаюсь к нашей теме: - Что нам тот государственный контроль? Давайте поговорим здесь о морали. Посмотрите, как ее придерживаются сволочи типа Диксона. Это, блядь, настоящее мошенничество. Убил человека, но все еще сидит в баре и пьет пиво, будто

ничего не случилось!

– Здесь ты прав. В жопу их всех, - дерзко объявляет она, поднося бокал к губам и делая небольшой глоток.
– Хуже мне уже не будет в любой случае.

Здесь она снова начинает плакать:

– Я не говорю, что Колин был святым, Саймон, совершенно не имею этого в виду. То есть он мог бы быть и лучшим мужем, лучшим отцом ...
– Она кладет ногу на ногу так, что платье немного задирается, и я вижу резинку ее чулок.

– Он в сто раз лучше моего старика.

Эта чрезвычайно очевидная новость, кажется, удивляет ее.

– Но он всегда казался таким милым, твой отец.

– Ага, - говорю я, - для вас, может, и милый. С красивыми женщинами он всегда был просто чудо.

Я замечаю, как она краснеет, но продолжаю:

– Своей семье он не принес добра.

– Что ты имеешь в виду? Вспомнив, что невзгоды всегда находят любовников, я хмуро смотрю на нее:

– Когда я был еще мал, он часто брал меня с собой в город и оставлял в машине с колой и картошкой, пока бегал на свидания со всевозможными девушками. Наши маленькие секретики - вот как он их называл. Только я начал понимать что к чему, он прекратил брать меня с собой и вообще потерял ко мне интерес.

– Да, он ... То есть он не мог поступить так с маленьким ребенком ...

– А он мог. Вы еще и половины всего не знаете! Расскажу маленькую историю, которая покажет всю правду о нем и наших отношениях. Мой отец был настолько мудак, что однажды сдал часы, которые я подарил ему на День отца.

Денег много он на этом не сделал бы, разумеется, но не в этом дело. Просто не могу не вспомнить. Но нет, он идет к Сент-Джеймз с гарантийными документами, которые мне дали на случай, если часы сломается.

– Никогда не подумала бы, что он может такое выкинуть ...

– Да, и этот мешок с дерьмом едет туда, отказывается от замены, настаивая на том, чтобы ему вернули деньги, - рассказываю я, наслаждаясь ее смятением, которое, однако, сменяется неприязнью.

Она тянется рукой по своему виски и задевает локтем колено, задирая платье с одной стороны так, что я вижу ее бедро, которое осталось приятно мускулистым.

Я чувствую знакомую сладкую боль, которая всегда случается, когда у меня встает хуй, и делаю еще один глоток скотча.

– Повторяю, вы еще и половины не знаете, - хвастаюсь я, подаваясь вперед и накрывая грудью колено.
– Мне же тогда было пятнадцать, только пятнадцать, Бога ради.

Я уже почти кричу, в ее глазах появляется

искреннее сожаление.

– И потом он пошел на Денуб-стрит, чтобы добродетельно забухать, затем - к

Шору, поесть там карри, выпить пару бокалов пива. Сказал нам потом, что его и на проститутку хватило. «Всегда хочется потрахаться после еды», рассмеялся он мне в лицо, гладя свое пузо. Он просто раздражал меня, как мог, - качаю я головой, вспоминая эту историю.
– Я думаю только о святой, на которой он женился, но не понимаю, за что нам досталось такое «счастье».

– Но ты не такой, как он, - в надежде говорит Дженни; когда она кладет ногу на ногу, я все больше вижу в ней ее дочь и думаю о Коке - куда же он смотрел все это время?
– Ты беспокоишься о матери. Она такая милая. И твои сестрички.

– За это я благодарю Бога каждый день своей жизни, - отвечаю я и окидываю взглядом старинные часы у буфета.
– Ладно, мне пора идти.

Кажется, будто Дженни охватывает паника, он хватает себя за плечи и озирается по сторонам, испуганно разглядывая пустую, холодную могилу своей квартиры. Ее глаза широко открываются, ее губы умоляют:

– Не уходи.
– Она почти переходит на шепот.

– Но мне пора, - отвечаю я, так же тихо.

– Я не могу сейчас остаться одна, Саймон. Не сейчас.

Я поднимаю брови, встаю и подхожу ближе к ней. Заглянув в ее смущенные глаза, беру ее за руку, она тоже встает на ноги, и я веду ее в спальню. Останавливаюсь возле кровати и шепчу, перейдя на «ты»:

– Ты уверена, все в порядке?

– Да, - нежно отвечает она, целуя меня в губы; в ее дыхании слышать аромат алкоголя и табака.
– Расстегни мне платье.

Дергаю молнию, и она быстро разделяет черно-золотистое платье на две половинки. Одежда падает вниз, и женщина садится на кровать, стягивает с себя чулки и белье, дает мне мгновение рассмотреть темный треугольник между ее ног и скрывается под простыней.

Я сбрасываю все с себя и оказываюсь рядом с ней. Оказываюсь в ее жаждущих объятьях. Ее тело теплое, оно оказалось значительно подтянутей, чем должно быть тело женщины, которое необходимо иметь в тридцать пять. Она дрожит, у нее стучат зубы, но у меня уже встал, и я чувствую, что могу быть с ней всю ночь, пока утром нам не придется встретиться с воспоминаниями о Кока и раскаянием.

Погребальный костер

В треснувшем зеркале из какого-то паба можно было увидеть грязную кухню. Я беру себе бутылку ядовитого навоза, который значится в реестре как светлое пиво «Макеванз». Понятно, почему чувак с этикетки так ехидно улыбается; так делал каждый, кто заставляет людей платить бабло за то, чтобы выпить этой теплой отвратительной жидкости. А я - просто еще один жалкий шотландец в рваном черном галстуке, который уже в десятый раз нервно срываю с шеи.
– Блядь!