Герой жестокого романа
Шрифт:
– У вас в прошлый раз был другой мужчина, – заметил капитан, поглядывая на Ису.
Иса в очередной раз отвалил мне комплиментов на тему «такая девушка никогда не бывает одна», я вякнула, что с предыдущим рассталась, а с Исой мы совсем недавно познакомились. «Друг» нежно обнял меня за плечи.
– А как она… умерла? – поинтересовалась я теперь у капитана. Но он тоже пока не мог дать точного ответа на этот вопрос. Более того, сотрудникам правоохранительных органов предстояло опросить немало свидетелей: как оказалось, к Ире сегодня заезжало несколько человек, и ведь они вполне могли назвать вымышленные
Минут через пятнадцать нас с Исой отпустили, записав наши координаты. Я дала номер телефона и адрес своей однокомнатной квартиры: раз там сейчас будет обитать дядя Леня, он мне передаст, что со мной еще кто-то хочет побеседовать.
Напоследок капитан поинтересовался моим мнением: если Иру убили, то сделали это, чтобы отомстить господину Колобову? Или предупредить его? Конечно, ответил вместо меня Иса. Кто стал бы убивать женщину просто так?
Я правда придерживалась другого мнения. Как, впрочем, и сам Иса. Но зачем посвящать в это правоохранительные органы? Это – дело семейное, мне не хотелось выносить сор из избы. Но Иру было жалко.
Глава 24
– Я отвезу тебя к Петру Петровичу, – заявил Иса, когда мы сели в его джип. – И сам как раз с ним кое о чем побеседую.
Я бросила удивленный взгляд на Ису, но ничего не сказала.
В общем, мы поехали на дачу. На перекрестке, где меня должен был ждать Саша, уже, конечно, никого не было. Я опоздала на встречу на три часа. Владислав Николаевич остался в больнице.
На даче Петра Петровича были и сам Багаев, и Сашка, тут же начавший на меня орать. Петр Петрович от комментариев воздержался, но при виде меня в сопровождении Исы в его глазах промелькнуло удивление. Я попросила Сашку заткнуться, но он продолжал вопить о своем беспокойстве за мою жизнь и здоровье. Иса молчал. В конце концов Багаев взял дело в свои руки и предложил им троим уединиться в гостиной, а мне отправиться на кухню к Елене Ивановне, которая меня накормит.
Я проследовала, куда было указано.
– Ксенечка, как мы тут все переволновались! – всплеснула руками Елена Ивановна. – Саша ваш приехал, тут всех на ноги поднял. Но мне кажется… Петр Петрович решил, что вы от Саши сами сбежали? – и Елена Ивановна хитро на меня посмотрела.
– В некотором роде – так, – кивнула я.
– Ваш Саша очень не нравится Петру Петровичу, – продолжала болтать Елена Ивановна (правда, громким шепотом). – Он мне сам говорил. Мне он тоже как-то не очень… По-моему…
Елена Ивановна глянула на меня с некоторой робостью.
– Да-да? – подбодрила я ее. Мне было очень интересно, что она скажет.
– По-моему, Ксенечка, Петр Петрович хотел бы, чтобы вы уделяли больше внимания… или как мне выразиться получше?
– Я все поняла. Кому же?
– Его сыну, – сказала Елена Ивановна.
– Кому?! – вырвалось у меня, по-моему, даже слишком громко.
– Ну как же? Вы же с ним знакомы? Вы же даже про него спрашивали. Я сама слышала.
Я в ситуацию не въезжала. Вроде бы я со всех сторон слышала, что Петр Петрович после несчастной любви к моей матери так ни на ком и не женился.
– Так он раньше был женат, – как само собой разумеющееся сообщила мне
Я открыла рот, потом закрыла. Так вот почему Петр Петрович сватал его мне! Хотел поженить своего сына и дочь своей любимой. Тоже мне сват нашелся. Хотя… Но, значит, я не могу быть его дочерью! Он никогда бы не стал расписывать мне все достоинства Глеба, если бы сам был нашим общим папой.
А может, все-таки в те старые анализы, что мама приносила Алле Аркадьевне, закралась ошибка? Могло быть такое? Но Алла Аркадьевна утверждает, что помнит изменившееся мамино лицо. Значит, мама с кем-то… все-таки… Она не исключала… Но кто восстановит события двадцатилетней давности? Ведь у мамы не осталось подруг после того, как отец, ну то есть Владислав Николаевич, пошел вверх и мы, так сказать, стали «новыми русскими». Подруги не могли это выдержать. А если мне все-таки с кем-то из них связаться? Но вообще-то мама была довольно скрытной. Стала бы она с кем-то из них делиться? Такой информацией?
Или Алла Аркадьевна что-то напутала?
Но как бы мне убедить отца снова сдать кровь? Не пошлет ли он меня подальше? Тем более мама могла бросить ему в лицо…
Что? Что я – дочь Багаева? Могла со злости, чтобы, например, позлить отца. Отомстить ему за все его измены. Или она все-таки назвала ему вполне конкретное имя?
Или мама каким-то образом все-таки встречалась с Багаевым? В смысле в тюрьме, на зоне? Могла она поехать к нему на свидание? Выплакать встречу? Подкупить кого-то? И Багаев не знает, что я – его дочь. Мама сказала отцу, но не сказала Багаеву. О господи!
Елена Ивановна накормила меня, я поведала ей про смерть Иры (все равно узнает, а было бы странно, если бы я умолчала), она, в свою очередь, расспросила меня про Ису, которого никогда раньше на этой даче не видела.
Где-то в половине двенадцатого мы услышали шум отъезжающих машин. Двух. Мы с Еленой Ивановной припали к стеклу, но в темноте ничего разобрать не смогли.
Через несколько минут в кухне появился Багаев.
– Ксения, пойдем ко мне в кабинет.
Я послушно встала и последовала за хозяином дома.
В кабинете Багаев налил себе и мне коньяку, сел напротив меня и долго на меня смотрел.
– Ты совсем не похожа на свою маму, – наконец сказал он.
– Но почему? – воскликнула я. – Все наоборот говорят, что я – ее копия.
Но Багаев имел в виду не внешность. Мама никогда не полезла бы в гущу событий. Она была покорной и абсолютно безынициативной. Если ей говорили: нельзя, она воспринимала это буквально. Точно так же и «не лезь», «не суй свой нос в мужские игры», «не высовывайся». Во мне же очень силен дух противоречия. Любопытство. Желание добиться цели, которую я перед собой поставила. Если мне сказать «нельзя», это как раз послужит сигналом к действию. Я хотела сказать, что такой я стала лишь в последнее время, но сдержалась. Если бы жизнь так круто не изменилась, я, не исключено, тоже всегда была бы такой, как мама. Но она изменилась… И мне пришлось стать сильной, чтобы выжить. А может, я всегда была сильной, просто не знала этого? Просто раньше мне не представлялось возможности себя показать.