Гёте. Жизнь как произведение искусства
Шрифт:
Убежденное в том, что стремится к живому человеку, а не фантому, это чувство превращается в эротический культ, в благоговение влюбленности:
С покоем божьим – он душе скорбящей Целителен, так сказано в Писанье, — Сравню покой любви животворящей, С возлюбленной сердечное слиянье.Впрочем, блаженный покой вблизи возлюбленной длится не вечно, слова «так сказано в Писанье» уже осторожно намекают нам на дистанцию, которая постепенно увеличивается. Это отчуждение надо остановить:
Когда ты все приемлешь детски ясно, Ты все вместишь и все тебе подвластно.Но в жизни сделать это непросто. Время оказывается сильнее.
ИВ последних двух строфах происходит драматичный поворот. Внезапно все сущее теряет значение, и даже природа не в силах утешить влюбленного: «А мной – весь мир, я сам собой утрачен, // Богов любимцем был я с детских лет». Последний отзвук лейтмотива «Тассо» о даре выражать боль и сердечные муки, и элегия заканчивается словами:
Я счастлив был, с прекрасной обрученный, Отвергнут ею – гибну, обреченный.В это последнее лето в Мариенбаде Гёте познакомился со знаменитой пианисткой Марией Шимановской. В Мариенбаде она давала публичный концерт, а в один из вечеров играла для него одного. Это была одинокая, привлекательная, высокообразованная женщина чуть старше тридцати. По признанию Гёте, ему было непросто решить, что лучше – смотреть на нее с восхищением или закрыть глаза, чтобы сосредоточиться на ее игре. Вот последние строки посвященного ей стихотворения из «Трилогии страсти»:
И ты воскрес – о, вечно будь во власти Двойного счастья – музыки и страсти [1666] .В октябре 1823 года Мария Шимановская посетила Гёте в Веймаре. В ее честь Гёте устроил большой прием, а на следующий день встретился с ней за ужином уже в более узком кругу. Попрощавшись, она покинула дом Гёте, и в этот момент его охватила паника. Он попросил канцлера Мюллера догнать красавицу-полячку и снова пригласить ее в дом. Мюллер выполнил его просьбу, и Шимановская с сестрой вернулись. Тягостная сцена прощания. Гёте старается сохранить самообладание. «Но, несмотря на попытки обратить все в шутку, – пишет Мюллер, – он не мог сдержать слез, набегавших на глаза, молча обнял ее и сестру и еще долго провожал их любящим взором, пока они удалялись от него длинной открытой анфиладой комнат» [1667] .
1666
СС, 1, 448.
1667
Gesprache 3, 612.
Это было прощание мужчины, понимающего, что он теперь – старик.
Глава тридцать третья
Работа над «Фаустом» как дело всей жизни. «Фауст» наконец завершен. С небес сквозь землю в ад и обратно. «Я позабочусь, чтобы новые части были изящны и увлекательны и давали повод задуматься». О чем здесь можно задуматься
Гёте еще не совсем потерял надежду в истории с Ульрикой – в конце декабря 1823 года он пишет ее матери: «Пусть ничто! Ничто! Не помешает исполнению и удачному исходу! <…> Остаюсь в нетерпении и надежде» [1668] . Однако это последний бунт перед смирением. Против охватившего его уныния он борется давно проверенным способом: новые планы, новая работа. Даже в минуты любовного разочарования он хочет сохранить энергию молодости и показать, что еще на многое способен. Своему другу Сюльпицу Буассере, который младше на тридцать пять лет, Гёте так описывает свой метод противостояния старческой хандре: «Простите меня, дражайший, если я покажусь Вам слишком восторженным; но, коль скоро и Бог, и природа подарили мне столько лет, я не знаю ничего лучшего, как выразить мою признательность в этой юношеской деятельности. Я хочу показать себя достойным дарованного мне счастья <…> и потому употребляю день и ночь на размышления и деяния, насколько это возможно. “День и ночь” здесь не просто фраза, ибо многие ночные часы, кои я, согласно участи моего возраста, провожу без сна, я отдаю не смутным и неопределенным раздумьям, а в точности обдумываю, что буду делать на другой день, чтобы наутро сразу же честно взяться за работу <…>, что обычно упускаешь в пору, когда имеешь право думать, что “завтра” будет еще и еще, да и вообще – всегда» [1669] .
1668
WA IV, 37, 299 f. (31.12.1823).
1669
WA IV, 41, 208 f. (22.10.1826).
Итак, Гёте решительно берется за воплощение трех своих главных замыслов. Подготавливая к изданию свою корреспонденцию с Шиллером, в январе 1824 года он отдает его письма переписчикам. Кроме того, он зондирует возможность нового издания полного собрания своих сочинений у Котты. Оба этих замысла подталкивают его к выполнению третьей задачи, а именно к продолжению и, возможно, завершению работы над второй частью «Фауста».
Перечитывая письма Шиллера, он вновь находит в них слова ободрения в отношении «Фауста», а также настойчивые
«Фауст» был поистине лейтмотивом всей жизни Гёте. Началось все в детстве с кукольного театра и затрепанного экземпляра «Народной книги о докторе Фаусте». Из нее он и узнал про этого персонажа народных легенд, заключившего сделку с дьяволом, комичного и жуткого одновременно, идеально подходящего для того, чтобы пугать им детей, особенно под конец этой истории, где его забирает дьявол. Во время учебы в Лейпциге он мысленно снова и снова возвращался к этой мифической фигуре – достаточно было взглянуть на картину в погребе Ауэрбаха, изображавшую Фауста верхом на винной бочке, чтобы его образ вновь ожил в памяти. Быть может, уже тогда Гёте придумал соответствующую сцену, которая позже вошла в трагедию, а возможно, после аудиенции у великого Готтшеда записал и сцену разговора со студентом. Когда больной Гёте, вернувшись из Лейпцига во Франкфурт, находился между жизнью и смертью, изучал труды алхимиков и вместе с госпожой фон Клеттенберг проводил соответствующие эксперименты, оккультный мир знаменитого чародея был ему особенно близок. Первое время он видел в Фаусте прежде всего старогерманского героя, наподобие Гёца. Около 1772 года, после публичной казни детоубийцы Сюзанны Маргареты Брандт во Франкфурте, ему пришла в голову мысль соединить историю ученого-чернокнижника с трагедией Гретхен. После «Гёца» и «Вертера» франкфуртские друзья и знакомые Гёте с нетерпением ждали «Фауста», который, по слухам, должен был выйти в самое ближайшее время. Генрих Кристиан Бойе, входивший в редакционную коллегию «Гёттингенского альманаха муз», в октябре 1774 года после посещения Гёте записал в дневнике: «Его “Фауст” почти готов и представляется мне самым великим и оригинальным из всего им написанного» [1670] . В первые годы жизни в Веймаре Гёте часто и охотно читал друзьям из незаконченной рукописи. Через пятьдесят лет после его смерти в архиве фрейлины Гёхгаузен был обнаружен сделанный в середине 1770-х годов список некоторых сцен, позднее объединенных под общим названием «Пра-Фауст». В те годы Гёте, вероятно, придумал и многие другие сцены, в том числе и акт, посвященный Елене Прекрасной.
1670
VB 1, 71.
Тема Фауста не отпускала Гёте, и именно поэтому он не спешил дописывать трагедию до конца. Впрочем, всякий раз, когда предстояло очередное издание его произведений, он с удвоенным усердием брался за работу. Так, для собрания сочинений в издательстве Гошена он закончил «Эгмонта», «Ифигению» и «Тассо» и хотел, но не смог завершить «Фауста». В 1790 году, к немалому разочарованию читателей, в свет вышел лишь «Фауст. Фрагмент». Для первого издания собрания сочинений у Котты ему наконец удалось закончить первую часть трагедии, которая была напечатана восьмым томом этого собрания в 1808 году.
К тому моменту были написаны и многие сцены для второй части, в частности, для акта, посвященного Елене Прекрасной, кое-что из финала, а самое главное – несколько вариантов последовательности отдельных сцен. С самого начала работы над «Фаустом» Гёте переживал периоды восторженной близости к материалу и равнодушной отстраненности. Временами он видел в этой истории лишь «призраков Севера», от которых он все больше отдалялся, но потом, стоило ему вновь приблизиться к миру Фауста, он вырастал в его представлении, словно «грибное семейство». Он сам удивлялся тому, как быстро погружался в материал после очередной фазы неприятия и продолжал работать, будто и не было никакого перерыва. Если бы он слегка подкоптил новые листы рукописи, то, сравнив их со старыми, никто бы не заметил разницы во времени их создания; в любом случае, пишет он, «странно, как сильно я похож на самого себя в прошлом и как мало все годы и события отразились на моей душе» [1671] . Это он пишет в 1788 году, и схожие по смыслу наблюдения высказывались им и в дальнейшем.
1671
MA 15, 619.
Ровной и однородной получилась первая часть трагедии в редакции 1808 года, чего нельзя сказать о второй части, к работе над которой Гёте решительно приступает в 1825 году. Меняется атмосфера произведения, меняются и персонажи. Фауст уже не кабинетный ученый из германского Средневековья и не пылкий любовник, а уверенный в себе, умудренный опытом господин. Вообще это уже не переливающийся разными гранями характер, а персонаж, в каждом случае играющий одну предельно понятную роль, впрочем, каждый раз разную. Смысл его роли буквально написан у него на лбу. Император старается заполучить его в союзники – здесь уже не остается и следа от затхлого воздуха его алхимического кабинета. В акте, посвященном Елене, Фауст – благородный немецкий рыцарь, нордический император, после чего он превращается в военного обозревателя при генеральном штабе, чтобы в финале стать успешным предпринимателем, зарабатывающим на строительстве плотины. Меняется и Мефистофель. Это уже не классический старонемецкий дьявол, а светский человек, элегантный циник, помощник, берущийся за неприятную работу и устраняющий технические проблемы, прожженный деляга, который охотно делится своими секретами, и наконец в финале – гей-сластолюбец. Пари временами совершенно забывается за чередой внешних событий. Местом действия второй части трагедии становятся абсолютно иные миры. Акт, в центре которого – союз Фауста и Елены, первоначально вообще задумывался как отдельная пьеса. В конце концов Гёте все же включил его в трагедию, но в 1827 году опубликовал как самостоятельное произведение под названием «Елена. Классически-романтическая фантасмагория».