Гёте. Жизнь как произведение искусства
Шрифт:
Эти замечания относятся к научному подходу Гёте; что же касается Гёте как поэта, то он обладает таким творческим даром, который лучшие свои творения создает из естественных, бессознательных источников. «В верности Вашей интуиции заключено все, чего домогается анализ (и притом с большей полнотой), и Ваше собственное богатство скрыто от Вас только потому, что заключено в Вас как нечто цельное» [1147] . Другими словами, внутри Гёте действует некий неосознаваемый им гений.
1147
Там же, с. 42 (23.8.1794).
И здесь Шиллер достает свои козыри. Его образ дополняет образ Гёте, но обладает и собственной гениальностью. Если Гёте движется от конкретно-индивидуального к понятийно-универсальному, то он, Шиллер, идет в обратном направлении:
Гёте принимает это разделение ролей. В ответном письме мы находим не лишенную иронии фразу: «Каким значительным преимуществом окажется для меня Ваше участие, Вы скоро увидите сами, когда при более близком знакомстве обнаружите во мне некую тьму и колебания, над которыми я не властен, хотя весьма отчетливо осознаю их» [1148] . Так Гёте дает понять, что готов использовать силу аналитического ума Шиллера лишь с определенными оговорками. Излишняя прозрачность и осознанность могут навредить его гению, но он сумеет сохранить его «темноту», ибо нуждается в ней подобно растению, прячущему свои корни глубоко в земле.
1148
Там же, с. 45–46 (27.8.1794).
Этот первый обмен идеями пробудил в Гёте сильное любопытство, и 4 сентября он приглашает Шиллера посетить его в Веймаре. Герцог и придворные уедут в Эйзенах, и у них будет время для неспешного, спокойного общения. После некоторых колебаний Шиллер принимает приглашение, предупреждая, однако, что не сможет следовать общему дневному распорядку: «К сожалению, спазмы, не дающие мне покоя по ночам, вынуждают меня обычно отдавать все утро сну. <…> Я прошу лишь о прискорбной свободе чувствовать себя больным в Вашем доме» [1149] .
1149
Переписка, 1, 50 (7.9.1794).
Шиллер провел у Гёте две насыщенные, незабываемые недели с 14 по 27 сентября. Они рассказывали друг другу про свою жизнь, про разные духовные пути, которыми шли до сих пор, говорили о планах на будущее, о шиллеровском замысле «Валленштейна» и о новой эстетической философии, над которой он сейчас работал («Письма об эстетическом воспитании человека»). Гёте делился некоторыми результатами своих естественно-научных, оптических и анатомических изысканий и излагал свою теорию цвета. Обсуждались и возможные темы статей для «Ор». Когда через пару дней между ними уже установились очень доверительные отношения, Гёте читал вслух из еще неизданных «Римских элегий», которые Шиллер, как уже упоминалось выше, нашел «двусмысленными и не совсем приличными», но, несмотря на это, причислил к «лучшим вещам» [1150] из всего, что создал Гёте. Гёте выразил готовность опубликовать их в «Орах». Говорили и о репертуаре Веймарского театра. Гёте попросил переработать «Эгмонта» и попытался убедить Шиллера в том, что сейчас самое время для возвращения на сцену «Заговора Фиеско в Генуе» и «Коварства и любви».
1150
Schiller und Lotte, 556.
С каждым днем эти разговоры становились все доверительнее, как будто их связывала многолетняя дружба, но они никак не могли наговориться. «Несколько дней назад, – писал Шиллер своей жене, – мы пробыли вместе, не расставаясь, с половины двенадцатого, когда я уже был одет, до одиннадцати часов ночи» [1151] . В хорошую погоду Гёте брал гостя с собой на прогулку. В эти дни жители Веймара могли наблюдать за этой парой в парке или на берегу Ильма, по пути к садовому домику или к месту строительства нового замка. Гёте всегда находил, что показать другу, и тогда можно было видеть, как отличавшийся высоким
1151
Schiller und Lotte, 556.
В Веймаре их совместное времяпрепровождение не осталось без внимания общественности. Их появление вместе воспринималось как важное событие. Что касается их самих, то они пребывали в состоянии подлинного счастья оттого, что в эти золотые осенние дни 1794 года заложили основу для многообещающей истории дружбы.
Глава двадцать вторая
Сотрудничество в «Орах». Два выпада против нездорового духа эпохи: эстетическое воспитание Шиллера и светское воспитание Гёте. «Кентавр». Совместный поход против литературного цеха: «Ксении». Помощь Шиллера при рождении «Вильгельма Мейстера». Антиромантическое произведение? Закрытие журнала
До сих пор Гёте лишь изредка публиковал свои сочинения в журналах. В период «Бури и натиска» он посылал некоторые стихотворения в маленькие недолговечные журналы, а позднее – в издаваемый Виландом «Тойчер Меркур». Активное участие в таком проекте, как «Оры», было совершенно новым для него делом. Взяться за него Гёте побудила прежде всего дружба с Шиллером, но также и понимание растущего значения литературного цеха и литературной общественности. К тому времени Гёте уже знал, как добиться коммерческого успеха в литературе, что подтверждается выгодным договором об издании «Вильгельма Мейстера». Он начал пристально изучать литературные журналы, которые прежде даже не замечал. В отличие от Шиллера, он не считает себя профессиональным писателем, но ведет себя именно так. Он становится активным участником литературной жизни Германии и вскоре наживает себе множество врагов, выражая свое мнение в язвительных «Ксениях».
Так Гёте реагирует на общественные изменения, характерные для эпохи ненасытной жажды чтения и графомании, которую Шиллер назвал «веком бездарных борзописцев». Литература становится важной общественной силой. За пятьдесят лет, с 1750 по 1800 год, вдвое выросло число тех, кто умел читать, – к концу столетия они составляли почти четверть населения. Меняются и читательские предпочтения. Теперь уже читают не одну книгу – чаще всего Библию – несколько раз, а несколько книг одновременно. Книжный рынок заполняют произведения, созданные не для вдумчивого чтения, а для «проглатывания». Это порождает сомнения нравственного толка: не скрывается ли под маской морального воспитания пропасть нравственного падения? Отныне и молодые люди, едва окончившие школу, предаются волнующим фантазиям, о которых их воспитатели не могли и мечтать. После публикации «Вертера» Гёте на собственном опыте смог убедиться во власти литературы и ее морализирующих противников: кто сеет ветер, пожнет бурю. Но, вопреки всем предостережениям, жажда чтения распространяется в обществе подобно эпидемии. Недостатка в книгах нет, время для чтения крадут у сна.
Германию, даже по сравнению с другими европейскими странами, охватила настоящая читательская лихорадка. Здесь нет метрополии, нет крупного общественного центра, и люди живут в своих нишах, в своем ограниченном пространстве, разобщенные и никак не связанные друг с другом. В этой ситуации отсутствия большого общества люди начинают искать воображаемого общения в книгах. То, о чем в Англии, нации мореплавателей, могут поведать искатели морских приключений, а во Франции – свидетели великих исторических событий, немецкая публика переживает лишь в литературе. Еще в 1780 году Гёте отмечал, что «все необычное почтенная публика знает только благодаря романам» [1152] . Сетования на необузданную страсть к сочинительству Гёте вкладывает в уста Вильгельма Мейстера: «Никто не имеет понятия, как много люда пишут!» [1153] Пусть это даже не романы, а только письма и дневники, которые впоследствии можно издать отдельной книжкой. Все хотят увидеть свой текст напечатанным – это лучшее доказательство того, что человек живет и созидает. «В моем нынешнем кругу тратят на то, чтобы сообщить родным и друзьям о своих занятиях, почти столько же времени, сколько на сами эти занятия» [1154] .
1152
WA IV, 4, 311 (11.10.1780).
1153
СС, 8, 69.
1154
Там же.