Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Голохвастов Георгий

Тройка

Неоглядны равнины родные, В них дорога легла напрямик. В кольца гнутся, храпя, пристяжные, Забирая, частит коренник. В беге призрачном месяц двурогий Режет тучи хрустальным ребром; Снеговые поля вдоль дороги Искрометным горят серебром. И чем дальше, тем шире, всё шире Озаренных снегов пелена, Словно тонешь в таинственном мире Неразгаданно-светлого сна. Я томился по далям бескрайным И полей вспоминал тишину, В шуме праздничном гостем случайным Изнывая в столичном плену. Там солгали мне женские взоры, А с друзьями разгул надоел, И бежал я от уз на просторы, В милый отчич и дедич предел. Отвори ж мне раздолья глухие, — Новых сил я в тебе наберусь, Вековая

родная стихия, Непонятная, чудная Русь. Здесь развею я с пылью алмазной Беспокойного сердца тоску И кручину любви неотвязной По снегам размечу на скаку. Ну, наддай же, ямщик. Да запой-ка. Вожжи дрогнули. Ухарский крик, — Пуще прежнего прянула тройка, И запел, встрепенувшись, ямщик. Он поет про коней-ураганов, Про зазнобу — девицу-красу, Про гульбу удалых атаманов, Про засаду в дремучем лесу. И врываются сменой нестройной В стародавний распев ямщика То безудержность воли разбойной, То судьбы подневольной тоска. Что за песнь. От добра ли? От худа ль Не поймешь, — да и нужно едва ль. От души забубенная удаль, От души роковая печаль. Месяц серп свой за облаком прячет, Жжет лицо снеговая пыльца, И не знаешь, смеется иль плачет Переливная трель бубенца.

«Сквозь прорезь узкого оконца…»

Сквозь прорезь узкого оконца Лучей вечерних столп косой Упал прозрачной полосой На гроб с прощальной лаской солнца. И сизо-синяя струя Густого дыма от кадила Поток лучистый бороздила, Как зыбь лазурного ручья. Казалось, что в наплывах дыма, Стезей, светящейся вдали, Мольба тоскующей земли Всходила в высь, дориносима.

«Иду путем неотвратимым…»

Иду путем неотвратимым. Но, молода не по летам, Душа поднесь верна любимым Неувядающим мечтам. И, полный сном неповторимым, Порой я льну, не здесь, а там — В далекой юности, к любимым Неувядающим устам.

Говинда старец. Из Рабиндраната Тагора

Внизу, в теснине, Джумны чистой Излом серебряный сверкал; Высоко вверх твердыней мшистой Вздымались стены мрачных скал. Молчали горы в ризах черных Своих нахмуренных лесов И в бороздах потоков горных; Был сон полуденных часов. Говинда праведный, — великий Учитель Сикхов, — в сердце гор, Облокотясь на камень дикий, Склонял над древним свитком взор. Вдруг шаг раздался торопливый, И Рагунат пред стариком: Недавно стал богач кичливый У мудреца учеником. Но сребролюбцы ненадежны. Теперь сказал он: — «Удостой Принять мой дар, такой ничтожный Перед тобой, отец святой». — И подал старцу два браслета. Говинда взял их на ладонь, Следя, как искорками света Рубинов теплился огонь. Потом одной цепочки звенья Обвил вкруг пальца. Горячей На солнце брызнули каменья Игрою радостных лучей. Но вдруг браслет, скользнув проворно Блестящей змейкою с руки, Звеня, скатился с кручи горной И с плеском канул в глубь реки. — «О горе, горе», — как безумный, В испуге вскрикнул ученик И вниз с утеса в воды Джумны Нырнул с разбегу. А старик Опять склонил над свитком взоры. И, в наступившей тишине, Журча, смеялись волны-воры, Свою добычу скрыв на дне. Уже кончался день и, алый, Пылал торжественно закат, Когда, озябший и усталый, Вернулся к старцу Рагунат. Кричит: — «Я с места сбился верно. Наставник добрый, помоги И укажи мне, хоть примерно, Где от паденья шли круги». Говинда, дум вечерних полный, Весь устремленный к высотам, В ответ, не глядя, бросил в волны Второй браслет, сказав: — «Вот — там».

«Во имя Истины, Добра и Красоты…»

Во имя Истины, Добра и Красоты На бой ты вызвал жизнь, прокляв ее утехи: Презрел ты смех, и хмель, и песни, и цветы; Не грезились тебе любимые черты, — И в радостях любви боялся ты помехи. Но жизнь прошла, как сон. Ты меч свой и доспехи Сломал в борьбе со злом: не знал победы ты, И видишь,

что служил лишь людям для потехи, А позади тебя, как в мертвой степи — вехи, Над всем, что ты отверг, — могильные кресты.

«Забыв восторги страсти, ты ли…»

Забыв восторги страсти, ты ли Клеймишь укором нашу ночь: Ведь звать обманом счастья были Такой же грех, как истолочь Живой алмаз в щепотку пыли.

Письмо из Крыма

Как жернов, тяготит мне грудь глухой недуг — Утраченной любви безвыходное горе… Душа моя темна, как в траурном уборе, И южный свет и блеск вселяют в ней испуг. Здесь ярко, чересчур всё ярко здесь, мой друг, Сверх меры пламенно лазоревое море И слишком красочно ликует на просторе Сапфирно-синих гор горячий полукруг. Беспечный ветер резв, взметая по ущелью Азалий лепестки душистою метелью, А небо радостно, как вечно юный бог. И кажется, что всё смеется с явной целью — Лишь резче подчеркнуть, как я с тоской убог В краю, где место есть лишь счастью и веселью.

«В стенах, гудящих, словно пчёльник…»

В стенах, гудящих, словно пчёльник, Бессонным ропотом борьбы, Где все своих страстей рабы, Я был, чужих страстей невольник, Забытым пасынком судьбы. А здесь, беспечный мирный странник, Земли родной свободный сын, В цвету и в радости долин, Лишь Красоты одной я данник И сам свой раб и властелин.

Искусство

Г. В. Дерюжинскому

День за днем всё меняется в мире, Нас самих изменяют лета, Неизменна одна Красота. И в Искусстве всё глубже, всё шире Красоту ощущает мечта: Пусть ее не постичь с полнотою, Но отрадно дышать Красотою.

Из Овидия («Поэты, дети вдохновенья…»)

Поэты, дети вдохновенья, О чем мечтали все они? О славе, друг мой!.. К ней стремленья И я исполнен в эти дни. Но встарь поэтов чтили боги И благосклонные цари; Поэты жили без тревоги, В довольстве полном. Посмотри, Каким величием священным Был вещий сонм их окружен: Утратив счет подаркам ценным, Они любовь прекрасных жен Переживали мимолетно. И для толпы тех давних лет Звучал и гордо, и почетно Эпитет царственный — поэт. Увы! В наш век эмблема лиры, Поэтов радостный убор — В презрении плющ. Поэты сиры. И если, вдохновенный взор Бессонно в выси устремляя, Ты служишь музам, то поверь, Что только праздного лентяя Заслужишь прозвище теперь. Увы!.. И все-таки приятно Не досыпать порой ночей, Творя для славы беззакатной В венце немеркнущих лучей.

«Угрюм, как склеп, камин холодный…»

Угрюм, как склеп, камин холодный, Тосклива ветра песнь в трубе, И мысль страшит возврат бесплодный На зов былого. Но в борьбе Больного сердца, как и прежде В неутихающей мольбе, В неизживаемой надежде, Всё та же дума о тебе.

Евангельское пророчество

В то время шепот беспокойный Военных слухов и вестей Наполнит мир и всех частей Земли достигнет. Вспыхнут войны. В себе разделится народ, Враждою встанет род на род, На царство — царство ополчится. Тогда, в великий недород, Оповещая свой приход, Костлявый голод постучится. Тогда дохнет заразой мор; Тогда, зияя, чрево гор Неугасимый пламень кинет С дождем из серы и смолы; Землетрясенье — сушу двинет, А закипевших вод валы На берега потопом прянут, И острова в пучину канут. Но будет тех невзгод чреда Лишь новых, горших бед началом: Свершится худшее тогда В людском паденьи небывалом. Друг друга люди продавать Начнут, завидуя друг другу; Убийца, клеветник и тать Свой будут день торжествовал, Средь робких, преданных испугу; Родную дочь бесстыдно мать Продаст разврату на услугу; А дети заклеймят отца, И брат от брата отречется, Хулы исполнятся сердца И Божье имя проклянется… Но устоявший до конца И претерпевший всё — спасется.