Гибель богов
Шрифт:
– Ты куда, тезка?
– спросил его Васька, печальный и впервые опустошенный.
– Погоди! Давай пойдем вместе!
– Он схватил его за руку. Да погоди ты! Я тебе про межмикрорайонный общественно-торговый центр, Вася, не буду толковать, ты не бойся! Я тебе про бригадира нашего... Ты Саню-то, поди, неплохо знал?
– Знал.
– Дрались мы сейчас за него... Ты погляди, о-оо-о! Шрам видишь на губе?
– Кто это тебе?
– Метляев Колька. В зубы, сволочь, бьет! А ему, - Васька снова стал самим собой, беззаботным весельчаком, -
– Дураки вы!
– Конечно, дураки.
– Иннокентий у вас там один что-то и тянет.
– С виду только, да и кажется это! Послушай, а ты же, говорят, в Нюшку-то солидно втюхался, а?
Крикун вытянул свою руку из цепкой подвыпившей тезкиной ладони.
– Иди, Вася, иди!
– Куда, Вася? Ну куда? Он-то, Саня, ушел. А мы с тобой уйдем? Нет, Вася, от себя не уйдешь... Никуда не уйдешь! Ты и уйдешь, а тебе будет что-то сниться, Саня будет сниться! Скажет: "И аллах с вами!" И будет в одиночку вкалывать. У всех нас он в глазах, Вася, стоит. Метляев-то меня не понял, я ведь только с точки зрения философии, - смысл-то жизни не заключается в том, чтобы "биться" в одиночку. Не понял Метляев, и - в зубы! Я - подхалим! Да мне самому... А-а, Вася! Опять же, если с Иннокентием не поедем, загнусь я, Вася, здесь. Алкашом, Вася, сделаюсь. А Славка, сын? Что я ему скажу? А ей я как докажу? Она в джинсы, и я тоже такие брюки куплю, как у Метляева. Оденусь, пройдусь по этому межмикрорайонному общественно-торговому центру...
– Не пройдешься ты, только грозишься.
– Доеду!
– Не доедешь! Доедешь до первой остановки, врежешься в ресторан, Вася... Да какой там ресторан - в забегаловку, где чернилом торгуют, и пиши - пропало!
– Плохо, тезка, ты рисуешь... Вот Саня по-другому рисовал! Он верил!
– И с Саней вы пили.
– Не по столько. Мы с Саней постепенно завязывали.
– Завязывали, завязывали и завязали хлопца!
– Беда наша общая... Не одного меня вини... Поглядел бы, как дубасились!
– Засмеялся тут же: - Так свадьба-то скоро? Чего ты жмешься? Отвалил бы для начала. Ты же башлюгу гребешь лопатой...
– Послушай, парень, - сказал Мокрушин, когда Нюша пошла за вторым, женись ты на ней. Счастлив будешь... Ты заметь, как глядит-то она на тебя.
– Так это поначалу, - усмехнулся Акишиев.
– Нет, не скажи! Так баба глядеть просто не может... А та... Ты, брат, в той ошибешься...
Акишиев молча доедал первое.
– Чего молчишь-то? Чего ты ей должен? Слыхал нечаянно я твой разговор... Пустое! Ты той ничего не должен! А этой, возьми и отдай все.
– Нельзя тоже на несчастье строить счастье.
– Бесполезное говоришь. Не для Клавки это.
– Все равно - человек она.
– Ты, что же? Так на каждой женился?
– В том и беда, что не на каждой.
– Или ты в самом деле святой, или дурак. Гляди, счастье тебе само в руки просится.
– Может, ты и прав.
– Куда и прав! Бери
Нюша занесла второе. Радостная, весело спросила:
– А чего говорили и замолчали?
– Секретничаем, - хихикнул Мокрушин.
– Про тебя секретничаем.
Молодой красивый лейтенант сидел у директора за столом и пил чай с черничным вареньем. Подворотничок у него был расстегнут, кобура с пистолетом сдвинута на бок - чтобы не стучала при поворотах, когда лейтенант обращался с разговором к хозяйке дома, которая сидела у лейтенанта почти за спиной.
Крикун постучал и зашел. Директор ему почему-то обрадовался.
– Вася, - сказал.
– Проходи, Вася!
Не прошел, и не сел.
– Вы, товарищ лейтенант, всему верите, что Нюша вам наговорила? спросил с вызовом.
– А в чем дело?
– Лейтенант отставил чашку, встал, застегивая воротник и поправляя кобуру.
– Дело-то в том, что наговаривает она на себя! Ничего у нее с ним не было. Не было, понимаете!
Все трое они переглядывались - лейтенант, директор и директорша.
– Я что хочу этим сказать? А заступиться за нее некому! Вы и валите все на нее!
– Кто же это, Вася, на нее валит?
– усмехнулся директор.
– А вы и валите. Вы!
– Он, наконец, присел.
– А я даю вам слово, что Нюшу я защищу. Она чистая, и вы ее не троньте и мизинцем!
– А где ты был раньше?
– грубо спросила директорша.
– Там, где и все!
– Крикун не отвел взгляда.
Директор вздохнул:
– Мы все всегда чуть-чуть припаздываем, Вася.
Директорша иронически усмехнулась и, подойдя к Крикуну вплотную, зло спросила:
– Ты, Вася, всюду распространяешь, что она чистая и незапятнанная, мол, и не жила с Акишиевым, так? А мы и такие и сякие... Так?
– Вера!
– крикнул директор.
– Что Вера? Вера, Вера! Я первая? Все мы гнались за ней, все! Вера, Вера! А ты, - она наступала на Крикуна, - что ты-то путаешься под ногами? Жених паршивый! Что же не уберег ее?
– Как не уберег?! Что с ней?!
– Крикун теперь испуганно отступал от нее.
– Как не уберег?
– У Ротовской травилась она, твоя чистая!
– крикнула хрипло директорша.
– Артистка из погорелого театра! Ах, ах, ах, мы такие оскорбленные!
– Вера! Вера-а-а!
Мокрушин взял ружье и сказал:
– Я, Сань, пойду побалуюсь.
– После сытного обеда бородатый леший раздобрел и, уходя, им подмигнул загадочно.
– Часиков через пяток ждите.
– Может, и я с тобой?
– А ее куда? Испужаится еще... Охраняй уж...
...Потом он подсел к ней, и она была рядом. Снова что-то нахлынуло, как там, первый раз, и он приобнял ее, и ему показалось, что плечи ее, на которые он положил руки, вдавились вместе с его рукой. Он почувствовал, что она неподатлива, что она как-то боится его.