Гибель богов
Шрифт:
– Что же ты хочешь, чтобы он с тобой по здешним болотам таскался?
– Я? Я хочу, чтобы он в суворовское пошел. Загубят они его.
Акишиев специально замедлял шаги, гасил их топот, чтобы послушать Васькин разговор. Забулдыга. Вот тебе и забулдыга! В каждом - человек сидит, - улыбнулся про себя Акишиев, углубляясь в тайгу.
Дождь все сыпал и сыпал, хотя просветлело, уже и не такая мутная неразборчивость была вокруг. Вдруг в тишине что-то хрустнуло, Акишиев оглянулся. Тьфу ты, лешая! Стояла Нюша, тоже в болотных сапогах, в плаще и косынке. Она как-то
– Ты чего?
– спросил он.
– А я с вами, можно?
– Сама пришла и сама спрашивает: можно! Что я место занял все - иди!
– А куда вы?
– Как куда? На рекогносцировку.
– Значит, на разведку?
– Считай и так.
Пошли молча, он вышагивал, не заботясь о ней, но Нюша не отставала ни на пядь. Чего бы ей идти?
– думал Акишиев о своем деле.
– Лежала бы в тепле. Завтра ведь вставать чуть свет. Но ему было хорошо, неодиноко. Пусть идет. За мужиками-то тоже так вот шли по глухомани. Ведь шли же первые здесь когда-то. Упорства у них было ой-ой-ой! И бабы шли за мужиками. Теперь, гляди, край-то полнится делами какими... Спать-то и нам некогда! У него было какое-то особо приподнятое настроение: доехали, как птицы долетели, благополучно, схода и в бой бы!
Он давно уже рвался к работе. С директором они приезжали сюда, он кое-что прикинул и наметил, и сейчас хотел еще раз убедиться, что прикидка его не высосана из пальца - болотный мужик, Акишиев знал, что в прошлый раз не ошибся. Теперь он ее, прикидку свою, подбрасывал, как циркач, и так, и этак поворачивая ее в свою сторону. Рядом шла и что-то бормотала про себя Нюша. Ему стало еще хорошее, и он спросил полушутливо:
– Ты что шепчешь-то? Молишься?
– Ага, - засмеялась она грудным смехом.
– Послушайте молитву-то! Неподвижно стояли деревья и ромашки белели во мгле, и казалась мне эта деревня чем-то самым святым на земле...
– Ты еще и стишки сочиняешь, девка.
– Да вы что? Это же Рубцов! Вы что, не знаете?
– Нас в армии учили другому.
– И этому учили, неправда!
Он остановился, удивляясь ее непримиримости и серьзности.
– А ну, а ну как, скажи еще, - и когда она, краснея, вновь выпалила ему этот куплет, он согласился: - Да, ты права!
– Правда, понравилось?
– Понравилось, - искренне признался он: что-то и на самом деле защемило от простых и незамысловатых слов.
– А я еще знаю, - обрадовалась она.
– Хотите прочитаю? Правда, вы уж меня не ругайте, когда собьюсь...
– Валяй, - привалился он к кедрачу, закуривая. Лопату, которую нес с собой, воткнул в землю и на нее облокотился потом, внимательно Нюшу разглядывая.
Она покрасивела, ноздри как-то разошлись, стали резко-белыми. Ты, гляди, бабочка, - ахнул он.
– Как я подолгу слушал этот шум, когда во мгле горел закатный пламень! Лицом к реке садился я на камень и все глядел, задумчив и угрюм, как мимо башен, идолов, гробниц Катунь неслась широкою лавиной и кто-то древний клинописью птиц записывал напев
Что-то опять сжало Сашкино сердце, к горлу подступила какая-то сладкая тревога.
– Погоди, погоди!
– перебил он.
– Ты что-то читаешь, мать моя, такое, о чем я теперь же, когда шел, думал! О прадедах наших думал, ты уж извини, - он засмущался, - про ваш пол думал, - уже хохотнул.
– Как шли, как делали... Ужасно это хорошо, а? Как думаешь? Оставили-то нам что, а? Замечательное, дева, оставили все!
– Это так тоже и писатель сказал, - восхитилась она.
– Да-к, выходит, верно. Писатель-то думы наши и подслушивает. Сердце у него - как локатор, ловит все хорошее.
Нюша стояла и с восхищением глядела на него.
– Вот, оказывается, вы какой!
– А какой?
– Замечательный. Ну право, право - замечательный! Можно я вас расцелую?
– Так целуй.
Она подошла на цыпочках и нежно чмокнула его в щечку. Место это обожглось губами, он вздрогнул и неистово привлек ее к себе, стараясь поймать ее большие губы.
– Ой, ой!
– простонала она.
– Не надо-о...
– Чего не надо-то? Чего? Чего ты боишься-то?
Она вырвалась и пошла от него.
– Погоди! Ты неправильно меня поняла! Погоди! Я ведь серьезно... Я и жениться...
– Он говорил горячо и бессвязно.
Но она все шла, не оглядываясь. И так в молчании они прибыли к наваленному в ложбине лесу.
Лес мок в воде, но вода эта была местная, из реки не зашло и капли.
Акишиев был уже вроде иным. Вроде ничего не случилось. Он не хотел вспоминать, что было с ним всего-то несколько минут тому назад. Только про себя шептал: "Ладно! Ладно! Занимайся, Саня, делом! Все то - потом". Отмеривая шаги, вдруг направился в обратную сторону, к ближайшему озерцу. Он мерял, сколько же до него метров, и она, все еще недоверчиво глядя на него, шла за ним.
Она его поняла потом - вот здесь надо прокопать, к озерцу, а там, до реки-то - пятнадцать шагов! Ловко! Он решил вызволить этот лес волоком, по воде, но для этого - прокопать канаву. Сколько тут работы?
– Когда думаешь начать?
– Нюша перешла на ты легко и непринужденно.
– А вот теперь же и начнем!
– засмеялся он радостно и смущенно, приглушая смех, спросил: - Не обиделась, коза, за глупость?
– Глупость и есть глупость. Вот это посерьезней, товарищ Александр! Она кивнула на порядочное расстояние, отделявшее наполненную водой ложбину от озера.
Когда Акишев закричал "падйомм!", лишь Васька поначалу схватился за свои штаны и рубаху, но, увидев, как все спят, тоже улегся.
– Подъем, ребята, - уже тише, сказал Акишев.
– Работать пора!
Иннокентий поглядел на светящиеся часы и серьезно сделал предупреждение:
– Ты, бригадир, что, псих? Три часа мы всего и отдыхаем.
– Вода уйдет, копать надо по-быстрому!
– Акишиев говорил все тише.
– Какой замок, какие двери?
– вызверился Метляев.
– Чего ты? С бабой не нажался, и, понял, - падем!