Гибель дракона
Шрифт:
Почти в самых дверях он увидел Ольгу. Она стояла в группе девушек из недавнего пополнения и громко смеялась вместе со всеми. Увидев Карпова, с явным сожалением спросила:
— Уже уходите?
— Отбой, как известно, в двадцать три ноль-ноль, — неловко пошутил Карпов.
Девушки снова засмеялись, теперь уже над его словами, но как только снова заиграл оркестр, вдруг рассыпались, как стая голубей. И опять Ольга убежала. Она весело кружилась в танце с незнакомым, совсем юным солдатом из новичков.
«Ей весело, — с непонятной грустью подумал Карпов. — А что в этом плохого?.. Просто... Ты просто ревнуешь,
В камере номер сорок четыре было очень тихо, хотя никто не спал. Заключенные, тесно прижавшись друг к другу, удивленно раскрытыми глазами смотрели на дремлющего ребенка Лизы. Ему было уже два месяца, но все равно он был чудом для них — отрешенных от жизни людей. Ребенок не видел дневного света, не знал иного тепла, кроме материнской груди. Когда он спал, тишина в камере ничем не нарушалась. Заключенные боялись двинуться. Даже шепотом не говорили.
Лизе после родов выдавали усиленное питание. И она чувствовала себя бодрее. Первое время, пытаясь поддержать товарищей, она делилась с ними своим пайком. Но однажды это заметили надзиратели, и с тех пор во время раздачи пищи в дверях камеры стоял японец. Он наблюдал за Лизой и уносил остатки пищи. Просить его было бесполезно. Он смотрел пустыми, ничего не выражающими глазами.
Первое время Лизе каждую минуту казалось, что вот сейчас у нее отберут этот теплый живой комочек, неотъемлемую часть ее самой, и будут мучить так же, как мучают всех в этом доме пыток. Но никто ребенка не отбирал. Наоборот, и ее, и новорожденного часто осматривал врач, заботясь об их здоровье. Это был тот самый человек в белом халате, который не так давно привил ей болезнь и заставил метаться в бреду. Она бы с гневом отказалась от его забот... если бы была одна. Все чаще и чаще хмурилась Лиза при мысли, что ее ребенок живет без имени, но каким светлым именем могла назвать она это существо, которому вряд ли суждено понять, что мир заключается не только в четырех стенах камеры. Лиза звала мальчика просто «сынком». Так же звали его и остальные. Он был сыном тюрьмы, и все считали его своим ребенком.
И пришел день, похожий на сотни других мертвых дней, прожитых в тюрьме. Так же гремели замки, те же равнодушные японцы в черных мундирах раздавали еду. А после обеда в коридорах послышались громкие голоса. Потом захлопали двери камер, но криков не было. Что-то новое и, конечно, страшное надвигалось из внешнего мира. Заключенных охватила тревога.
Загремел замок сорок четвертой камеры. Лиза прижала ребенка и спряталась за спину человека без имени. Тот стоял на единственной ноге, напряженно глядя на медленно открывающуюся дверь.
— Встать! — крикнули из коридора.
Заключенные поднялись, не ожидая повторения команды, обычно подкрепляемой плетьми. Дверь раскрылась, и заключенные попятились. В камеру вошли трое японцев в белых халатах. Первый из них — старый, с лицом, изборожденным глубокими морщинами — брезгливо осмотрелся и безразличным взглядом скользнул по фигурам заключенных. Заметив женщину с ребенком, спросил, ни на кого не глядя:
— Зачем вам дети, профессор?
Другой пожилой японец ответил ему торопливо и неразборчиво, и все трое повернулись к выходу. Лиза поняла: перед ней очень большой начальник. И, может быть... Не ради себя — нет! — ради ребенка, который слабо
— Генерал!
Старик быстро обернулся. Растерянность и недоумение отразились на его лице. Русская женщина говорила на японском языке. Его коротким замешательством и воспользовалась Лиза. С трудом подбирая полузабытые слова, она гневно заговорила, протягивая ребенка отступавшему перед ней генералу:
— Убивайте меня! При чем ребенок? Он жить... жить должен! Звери! Мучители! За что?.. — Генерал был уже около двери. — Вам припомнят! Вам отомстят, проклятые! Придет и наш час!..
Генерал вышел, и дверь захлопнулась. Ребенок надрывно плакал. Стараясь успокоить его, Лиза заходила по камере, путаясь в кандалах. Ошеломленные люди молчали, стоя на прежних местах.
Через полчаса заключенные камеры номер сорок четыре были избиты. Их бесчувственные тела конвойные бросили в сырой холодный карцер подземного тоннеля, соединявшего внутреннюю тюрьму с внешним миром. В опустевшей камере захлебывался от плача ребенок, оставшийся без матери.
Генерал Ямада прервал осмотр тюрьмы. Он быстро пошел к выходу, слегка прихрамывая. Мучила запущенная подагра, а лечиться было некогда: новое назначение, много работы. Боевая подготовка частей явно неудовлетворительна. Разведка границ произведена слабо. Только агентурные данные атамана Семенова — более или менее... А остальное? Нужно послать ему «одобрение», этому русскому.
— У вас безобразно поставлено дело, генерал, — недовольно буркнул Ямада, не оглядываясь на почтительно шедшего сзади профессора. — Нужно уметь заставлять этих животных быть покорными, как овцы.
Исии промолчал, только искоса взглянул на брата, служившего начальником тюрьмы. Тот понял и вернулся к двери камеры номер сорок четыре.
Хмуря седые редкие брови, Ямада вспоминал, что кричала русская: «Придет и наш час». Усмехнулся и, обернувшись к профессору, доброжелательно произнес:
— Что покажете еще, господин профессор?
Исии, облегченно вздохнув, повел командующего в конференц-зал. Гости и сотрудники уселись в мягкие кресла перед столиками, уставленными прохладительным питьем и фруктами. Исии вышел к экрану, такому же большому и чистому, как в лучшем кинотеатре Токио, и предложил посмотреть документальные фильмы о работах отряда.
Медленно погас свет. На экране вспыхнула надпись: «Применение бомбы номер один системы профессора Исии». Пояснительных текстов больше не было. Бархатный голос диктора рассказывал о том, что происходило на экране:
— ...фарфоровая бомба с металлическим стабилизатором и взрывателем, установленным на заданную высоту, обеспечивает полную безопасность летному составу Императорской армии.
Руки, затянутые в резиновые перчатки, соединили гибкой прозрачной трубкой колбу и пробирку. Сыплется темная масса, похожая на оживший песок. Аппарат приближается. Видны блохи. Диктор:
— ...блохи, зараженные чумой, помещаются в сосуды тонкого стекла. Эти сосуды помещаются в гнездо бомбы.
К самолету подходит грузовик. Солдаты осторожно распаковывают снятые ящики. Сотрудники отряда устанавливают взрыватели. Крупным планом — блестящий медный круг с делениями, по нему движется стрелка. На цифре 100 стрелка замирает. Диктор: