Гибель веры
Шрифт:
– Ну, так как? – спросил он.
– Да сама не знаю, Гвидо. Вот ты спросил, и я затрудняюсь ответить почему. Может, просто из-за того, что всегда слышала – он был ужасным человеком.
– В каком смысле ужасным?
И снова она ответила не скоро.
– Не знаю. Не могу вспомнить ничего, ни единой особенной какой-то вещи, только вот это общее впечатление – он был плохим человеком. Странно, правда?
Он снова закрыл глаза:
– Я бы тоже так сказал, особенно в этом городе.
– В смысле – где все всех знают?
– Ну да… в большой степени.
– И я так думаю.
Оба
Голос Паолы вернул Брунетти почти из сна:
– Это была Патриция.
– Патриция Беллоти?
– Да.
– Что она сказала?
– Она у него работала, лет за пять до того, как он умер. Вот как я узнала о нем и его дочери. Патриция сказала, что никогда не видела такого ужасного типа и что вся контора его ненавидит.
– Он ведь занимался недвижимостью?
– Да, среди прочего.
– Она сказала почему?
– Что «почему»?
– Почему его ненавидели?
– Дай подумать минутку…
После паузы Паола ответила:
– Думаю, тут что-то связанное с религией.
Он почти ждал этого. Судя по дочери, синьор Лерини был одним из тех фанатичных ханжей, которые запрещают брань в офисе и дарят четки на Рождество.
– Так что она сказала?
– Ну, ты же знаешь Патрицию?
Подруга Паолы с детства, она никогда не казалась ему интересной, хотя, признаться, и видел-то ее за все эти годы он раз десять, не больше.
– Угу… знаю.
– Она очень религиозна.
Брунетти вспомнил: это одна из причин, почему она ему не нравилась.
– Кажется, она сказала, что однажды он устроил скандал из-за того, что кто-то, новая секретарша или кто-то еще, повесил на стену в своем кабинете какую-то религиозную картинку… Или крест… Я правда не помню, о чем она говорила, – давно это было. Но он устроил сцену и заставил снять. И жутко ругался. Вроде я вспоминаю… ну да, как она мне тогда рассказывала. Поганый у него был язык – «мать твою то, мать твою сё». Такие вещи Патриция ни за что бы не повторила. Даже ты покраснел бы, Гвидо.
Он проигнорировал это случайное откровение – Паола, кажется, считает его неким арбитром непристойностей – и направил свои мысли на разоблачение синьора Лерини. Из этого сложного мира догадок и предположений его вернуло к действительности ощущение мягкого тела Паолы – она уселась на диван возле его бедра. Он подвинулся к спинке дивана, чтобы дать ей побольше места, так и не открыв глаза; потом почувствовал ее локоть, руку, грудь…
– Зачем ходил повидать мою мать? – раздался ее голос у него из-под подбородка.
– Думал, может, знает эту Лерини… и другую тоже.
– Кого?
– Клаудию Кривони.
– И она знает Клаудию?
– Угу.
– Что она сказала?
– Что-то про священника.
– Про священника? – Паола произнесла это точно так же, как он сам, когда это услышал.
– Да, но это только слух.
– Это значит, что, наверное, это правда.
– Что правда?
– Ой, не придуривайся, Гвидо! Что, по-твоему, правда??
– Почему бы нет?
– Разве
Она легонько оттолкнула его:
– Прямо не верится. Ты что, правда считаешь, что это что-то значит?
– Предполагается, что должно.
– Ага, а дети должны быть послушными и исполнительными.
– Только не наши. – Он улыбнулся и почувствовал – Паола трясется от смеха.
– Тоже верно. Но правда, Гвидо, ты не всерьез про священников?
– Не думаю, что она с кем-то спуталась.
– Почему ты так уверен?
– Я ее видел. – Брунетти внезапно сцапал Паолу, обхватил ее вокруг талии и подтянул к себе.
Она взвизгнула от неожиданности, но в этом взвизге было столько же восторженного ужаса, сколько в криках Кьяры, когда брат или отец ее щекотали. Паола попыталась извиваться, но муж прихватил ее покрепче и заставил лежать тихо.
Немного погодя проговорил:
– Я совершенно не знаю твою мать.
– Ты ее знаешь двадцать лет.
– Нет, я имею в виду – как личность. Все эти годы понятия не имел, кто она такая.
– Звучит печально. – Паола подняла лицо от его груди, чтобы лучше видеть его лицо.
Он ослабил хватку.
– Печально знать кого-то двадцать лет и понятия не иметь, что он собой представляет. Столько времени упущено.
Она улеглась обратно и устроилась поудобнее на его теле. Один раз он испустил внезапное «ух», когда ее локоть попал ему в живот, но потом она распласталась неподвижно, и он снова обхватил ее руками.
Кьяра – она пришла через полчаса, голодная, мечтая об ужине, – так и обнаружила их, спящими.
Глава 8
На следующий день Брунетти пробудился со странным ощущением – так бывает, когда за ночь избавляешься от лихорадки, приходишь в себя и голова кажется легкой и особенно ясной. Долго лежал в постели, перебирая в уме всю информацию, которую собрал за последние два дня. Вместо того чтобы прийти к заключению, что неплохо провел время, квестура и ее дела в надежных руках, а он сам успешно преследует преступников, – вдруг почувствовал раздражение: бегает в поисках каких-то химер. Мало того, что поверил рассказу Марии Тесты, еще призвал Вьянелло и пошел расспрашивать людей, которые, очевидно, не представляли, о чем он говорит и почему комиссар полиции появляется у их порога без предупреждения.
Патта должен вернуться через десять дней, и нечего сомневаться в том, как он отреагирует, когда узнает, чем занималась полиция. Даже в тепле и безопасности своей постели Брунетти ощутил озноб, предугадав замечание Патты: «Ты хочешь сказать, что поверил этой монашкиной истории – рассказу женщины, которая всю свою жизнь скрывалась в монастыре?! И ты пошел травить этих людей, втемяшил им мысль, что их родственников убили? Да ты с ума сошел, Брунетти! Знаешь ты, какие это люди?»
Комиссар решил все же, прежде чем бросить начатое, поговорить с последним из названных – с тем, кто может подтвердить доказательствами если не историю, рассказанную Марией, то по крайней мере надежность ее самой как свидетеля. А кто знает ее лучше, чем тот, кому она исповедовалась в грехах последние шесть лет?