Гибель Византии
Шрифт:
— Ну нет, это не ярмарка, — усмехнулся тот и подстегнул лошадей.
— Тогда что? Для чего собрались все эти люди?
— Это резервные отряды, госпожа. Когда турки вновь пойдут на приступ, димархи решат, где именно возникнет наибольшая необходимость и перебросят туда этих воинов.
— А те всадники чуть поодаль?
— Они из конного полка Кантакузина, — словоохотливо пояснял Эпифаний, перегибаясь с облучка и указывая кнутовищем.
— Многие командиры недовольны, что стратег собрал под своим началом лучших воинов из числа ромеев. «Сейчас каждый меч на счету», говорят они. Как будто им невдомёк, что мастер Димитрий не из
— Значит, здесь собраны все воины императора?
— Да нет же, только их малая часть. Другие несут дозор на стенах, многие отдыхают по домам.
Ефросиния перевела взгляд на площадь. В центре обширного пространства возвышалось несколько шатров, предназначенных, по-видимому для военачальников. Вокруг и чуть поодаль стояли многочисленные группы вооруженных людей. Среди живописных, почти праздничных нарядов серым цветом отливали на солнце стальные шлемы с изображением креста, а также панцири и кольчуги; от многоцветия плащей и накидок, от ярко раскрашенных деревянных щитов рябило в глазах. В руках или у пояса каждого ополченца имелось какое-либо оружие — мечи, топоры, устрашающе-шипастые булавы и дубины, деревянные молоты на длинных рукоятях, луки, пращи, арбалеты. Над головами возвышался лес копий и алебард, полоскались на ветру узкие длинные вымпелы и широкие полотнища знамён.
Другая часть горожан сидела или дремала в тени на соломенных тюфяках; большинство же, среди которых не менее трети составляли женщины, бурно жестикулируя, вело между собой ожесточённые споры.
Гетера чуть поморщилась: этот многоголосый гомон, топот, крики, бряцание оружия раздражали её привычный к тишине слух.
— И сколько же их здесь собралось? — спросила она.
— Да где-то с десяток сотен будет, — откликнулся Эпифаний.
— А шуму как от целой армии.
Только она собралась отдать распоряжение вознице уехать поскорее от этого неспокойного места, как тут её внимание привлекло странное зрелище: из ворот монастыря вышла длинная колонна монахов и под дробный перестук деревянных подошв сандалий направилась в сторону Золотого Рога. Необычным же в этой процессии было то, что почти каждый инок держал в руках копье или нес у пояса булаву или меч. Впереди колонны и чуть сбоку от неё, прихрамывая на левую ногу, шел немолодой сотник с усталым, помятым лицом. Время от времени он поворачивал голову к монахам и что-то негромко говорил, то ли спрашивал о чём-то, то ли отдавал указания. Возница приостановил карету, уступая дорогу служителям церкви. Ефросиния во все глаза смотрела на вооружённых монахов.
— Кто эти люди, Эпифаний? — заикаясь от изумления, спросила она.
— Кто? — в свою очередь удивился тот. — Ясное дело, монахи. Идут к Морским стенам сменить своих братьев в дозоре. Вот только сегодня что-то припозднились. Видать, дослуживали утренний молебен.
— Но ведь они же вооружены?
— Как же иначе? С турком голыми руками много не навоюешь.
Но Ефросиния всё равно не могла понять и засыпала возницу новыми вопросами. Тому уже начала прискучивать бестолковость знатной девицы, к которой он был нанят на этот день кучером. И чтобы положить конец этой, по его мнению, пустой болтовне, грубо бросил:
— Возможно это тебе в новость, женщина, но у нас, ромеев, каждый, от седого деда до безусого отрока, днём и ночью не расстаётся с оружием. Ты всё интересуешься, зачем и почему? Да для того, чтобы дать достойный отпор врагу. А как иначе?
— А ты? Ты тоже поднимаешься на стены?
На этот раз Эпифаний оскорбился по-настоящему. Вскочив на ноги, он всем телом повернулся к Ефросинии и заорал, потрясая кулаками:
— Да как твой язык, женщина, повернулся сказать такое? Ты что же думаешь, мой удел возиться с лошадьми, пока мои братья гибнут на Стенах? То, что я ради заработка нанялся к латинянам, к этим еретикам безбожным, ещё никому не даёт права называть меня трусом!
Откинувшись на спинку сидения, Ефросиния терпеливо пережидала эту вспышку гнева. Она уже жалела, что начала разговор. Но кто бы мог подумать, что ещё не так давно дружелюбные и общительные соотечественники в столь короткий срок станут злыми и подозрительными к каждому слову?
Со стороны послышался цокот копыт и гневный оклик:
— Эй, мужлан! Прекрати орать и берись за вожжи. Не то я мигом укорочу твой неотесанный язык!
Крысуля, один из двух сопровождающих Ефросинию, приблизился к карете настолько, что в окошке был виден лишь конский круп и нога в сапоге с щегольски изогнутой шпорой. Возница поначалу смолк, затем заговорил вновь. Теперь в его голосе вместо возмущения звучала неприкрытая угроза.
— Не хватайся за меч, латинянин. Я своей рукой раскроил с десяток мусульманских черепов. Не заставляй же меня теперь брать грех на душу — убивать христианина. Пусть даже такого еретика, как ты!
— Что-о? — Крысуля растерялся от неожиданного отпора.
— Что ты сказал, холоп?
— Довольно! — Ефросиния распахнула дверцу кареты. — Прекратите спор! Синьор Лоренцо, дайте мне руку и проводите к торговым рядам. Я хочу присмотреть себе пару безделиц.
Кипя от ярости, Крысуля повиновался. Соскочив с коня, он помог красавице выйти из кареты и последовал за ней, бросая время от времени уничтожающие взгляды на возницу. Но тот был занят тем, что перебирал в пальцах вожжи и даже не смотрел в сторону молодого генуэзца.
— Если бы не ваша воля, госпожа, я бы проучил этого грубияна. Надолго бы заставил его заткнуться!
— Конечно, конечно, — успокоила его гетера. — Впрочем, вы уже сделали это.
Придерживая левой рукой край накидки, чтобы не запачкать дорогую ткань, она медленно прошла вдоль рядов и так ничего и не выбрав, повернула обратно. Перед тем, как поставить ногу на ступеньку кареты, Ефросиния неожиданно для себя обернулась. В десятке шагов от неё бодро ковылял полусгорбленный, одетый в лохмотья старик. Почувствовав на себе взгляд, он поднял голову, встретился глазами с гетерой, насмешливо ухмыльнулся и подмигнул. Ефросиния вздрогнула и похолодела. Она не могла не узнать лица, из ночи в ночь являющегося к ней в кошмарах, этих глаз, пустых и страшных, этой недоброй усмешки. Женщина забилась вглубь кареты, сжалась в комок и мелко задрожала.
Увидев ее бледное, искаженное от страха, без единой кровинки лицо, Лоренцо сам не на шутку перепугался.
— Что с вами, госпожа?
Гетера медленно приходила в себя.
— Ничего. Нет-нет, ничего.
Она подалась вперёд и взяла юношу за руку.
— Крысуля….,- насмешливо-снисходительное прозвище, которым окрестили Лоренцо его товарищи, звучало на ее губах ласково и нежно.
— Могу ли я просить вас об одной небольшой услуге?
— Услуге? — сердце молодого итальянца радостно забилось.