Гиблая слобода

Шаброль Жан-Пьер

Люди выворачивают карманы, берут деньги из неприкосновенною запаса, покупают в рассрочку, покупают в кредит, просят взаймы у знакомых и заранее предвкушают радость ребятишек.

Праздник длится день или два и тоже оставляет после себя кисло — сладкий привкус.

А там, не успеешь оглянуться, как наступает Новый год. Надо и его как-то отметить, потому что «если ждать для этого лучших времен, то можешь прождать очень долго, ну, а если праздничные дни будут такими же, как и все остальные, то к чему тогда вообще жить на белом свете?»

* * *

Их собралось в столовой больше сотни, и жара была невыносимая.

Впрочем, барак этот не так уж плохо сколочен, а большая печь, набитая опилками, до того раскалена, что кажется, ее бока вот — вот лопнут. Рабочие разместились на

7 Жан — Пьер Шаброль

177

скамьях вокруг пустых столов, все глаза были устремлены в глубину зала.

Почти все курили дешевый табак, свертывая тоненькие сигареты. Собрание длилось уже более часа, воздух был тяжелый, дымный, от него першило в горле. Порой кто-нибудь из присутствующих надолго закашливался, однако плевать никто не решался.

Ребята из Гиблой слободы — Клод, Виктор, Жюльен, Октав, Рири и Мимиль — уселись вместе с Жако за один стол, справа от докладчика. Длинный Шарбен собрал вокруг себя парней из Шанклозона на другой стороне барака, слева от докладчика. Рабочие по привычке заняли те места, где они обычно обедают. За столом, служившим трибуной, сидели лицом к собравшимся оба делегата — Ла Суре и Баро. Они перебирали какие-то бумаги: бланки, голубые листки налогообложения, материалы, размноженные на ротаторе.

Снаружи холодно светило солнце. Налетавший ветер вздымал песок и цементную пыль. Порой ветер усиливался, и тогда весь барак содрогался под его порывами.

Баро только что закончил обзор положения на Новостройке. Говорил он спокойно, отчетливо, выдерживая паузу после каждого малознакомого слова. Часто начинал фразу с наиболее важного слова предыдущей фразы. Если он думал, что его мысль не всем понятна, то повторял ее еще раз в более простых выражениях.

Около года назад Акционерное общество жилищного строительства взялось возвести четыре здания на опытной площадке, названной «Новостройка». Между Акционерным обществом и Министерством реконструкции и городского строительства был заключен соответствующий договор. Квартиры в этих домах предназначались жителям парижского района, пострадавшим от войны и нуждавшимся в жилье. Но вот уже несколько месяцев Акционерное общество пытается перезаключить с министерством сделку на более выгодных условиях, ссылаясь при этом на трудности, с которыми ему пришлось столкнуться в течение этого года: вздорожание строительных материалов, увеличение заработной платы и различные льготы, которых добились занятые на стройке рабочие. Последние три месяца правление Акционерного общества постоянно грозит делегатам, которые настаивают на выполнении требований рабочих: «Министерство отпускает нам слишком мало денег. Мы объ явим себя несостоятельными должниками». Этот вопрос обсуждался также на собраниях комитета предприятия в присутствии представителей рабочих. Две недели тому назад, когда делегаты вручили правлению новый список требований, Акционерное общество еще более откровенно спряталось за спину министерства. Председатель правления заявил:

— Министерство не желает пересматривать заключенный с нами договор. Нам было сказано — не прибавлять заработной платы рабочим, а платить им столько же, сколько год назад, когда договор был заключен. Вам,

конечно, известно, что министерство продолжает оплачивать расходы на заработную плату по официальному тарифу. В настоящее время этот тариф сильно устарел. И разницу приходится покрывать Обществу. Прибавьте к этому и другие расходы, значительно возросшие за год… Мы больше не в состоянии продолжать работу. Мы объявим себя несостоятельными должниками.

— Короче говоря, — заявил в заключение Баро, — эти господа желают одного — уменьшить заработную плату. Урезать ее на восемьдесят франков в час для неквалифицированных рабочих, только и всего…

Удар был нанесен тотчас же после Нового года. Акционерное общество объявило рабочим: «Вы все будете уволены сразу. В понедельник утром вас снова примут на работу, но уже по новому тарифу».

— Не соглашайтесь! Не подписывайте никаких бумаг! — потребовала от рабочих профсоюзная организация.

В понедельник утром для рабочих в кассе уже были заготовлены увольнительные и расчет. Все как один отказались взять их и отправились вслед за делегатами в столовую, где тут же было открыто собрание.

— Вот какие дела, — говорит Баро, разводя руками, — вопрос этот обсуждается не первый день. Профсоюз поднял тревогу, как только ему стало известно, что нам грозит опасность.

Баро делает паузу. Он приводит в порядок бумаги, вздыхает и, не сводя глаз с Ла Сурса, говорит:

— Вот так-то. За последние дни мы с товарищем Ла Сурсом немало совещались и выработали одну резолюцию. После долгих размышлений профсоюзная организация приняла эту резолюцию, и мы сейчас предложим ее вам на обсуждение, на одобрение. Я предоставляю слово нашему делегату Ла Сурсу, который и зачитает вам текст резолюции.

Баро приходится слегка отодвинуть стол, чтобы сесть. Рабочие внимательно рассматривают свои загрубевшие руки, свертывают сигареты, потирают лоб. Ла Суре встает. Он опирается ладонями о стол, наклоняется вперед, как-то странно улыбаясь, щуря свои хитрые глаза.

— Все это уже давно носится в воздухе, не так ли, ребята? — Он постукивает пальцем по кончику своего огромного носа. — Ведь верно? Мы уже давно чуем недоброе. Попахивает малость паленым!

Громкий смех прокатывается по залу. Наступает разрядка. Рабочие хлопают друг друга по плечу, стучат по столам, шутливо кричат делегату:

— Еще бы тебе не чуять с таким-то паяльником!

— Валяй, Носач, зачитывай! Мы тебя слушаем!

Ла Суре мгновенно становится серьезным. Он ждет, чтобы смех умолк, чтобы в зале наступила полная тишина, и говорит совсем тихо, полузакрыв глаза:

— «Крышу для каждого француза» — вот что обещал министр реконструкции в своем последнем выступлении, — «крышу для каждого француза».

Он останавливается, пристально всматриваясь в липа, оглядывает слева направо первый ряд, затем второй, третий.

— Целые семьи, — продолжает он, — ютятся в палатках, в хибарах, в дощатых бараках. Мы готовим для них двести квартир, но нашу стройку замораживают. «Крышу для каждого француза», — вот что сказал министр.

Ла Суре опять умолкает. Он уже осматривает пятый ряд. Затем продолжает, как и начал, без шпаргалки, по временам останавливаясь, чтобы собраться с мыслями. Пальцы слушателей судорожно сжимают подбородки, впиваются в край стола. Слышно даже, как трещат суставы.