Гиблая слобода
Шрифт:
— Теперь я зачитаю список уволенных.
Он откашлялся и начал:
— Вислимене Анри…
И замолчал. Но никто не обернулся в сторону Вислимене.
Тогда Ла Суре прочел без остановки:
— Арну, Люсьен; Ларидон, Жан; Дюран, Серафен; Ренгар, Марсель; Жюйар, Альфонс; Тристанейль, Жюль; Лампен, Морис; Хуашуш, Мухамед; Марселей, Рене; Моктар, Али; Дюк, Петрюс; Лорен, Альбер; Шарбен, Жозеф; Артюс, Эмильен; Жакобен, Эзеб; Анкетен, Анри; Сюкюб, Раймон; Бекюв, Арно;
На большой круглой печке мамаши Мани тихонько булькал чайник, он плевался через носик и время от времени уютно пофыркивал, приподнимая крышку в знак приветствия.
Рири, Морис, Клод, Мимиль и Жюльен сидели здесь за одним из столиков. Они думали о Милу и чувствовали, что не могут ничего сказать.
Умирает паренек, и только тогда люди замечают, что ничего не знают о нем, не знают ни его родителей, ни его жизни. Он был найденыш — ребенок, который никому не нужен. Он появился однажды на свет, неизвестно как, а потом покинул его. Он едва лишь успел побывать на земле.
Ог него ничего не осталось, кроме мучительного ощущения пустоты в сердцах товарищей, и они отчаянно цепляются за воспоминания, которые все равно сотрет неумолимое время.
— Славный он был парень, — сказал Жюльен взволнованно. И закрыл глаза, стараясь вызвать в памяти какой-нибудь пример, подтверждающий его слова.
Клод стал вспоминать, как Милу ходил к Марио Мануэло, и тряхнул головой, задумчиво улыбаясь. Морис воспользовался этим и перебил заику:
— Помните: «Телефоны у него совсем белые, — говорил он, — совсем белые, просто невероятно».
Вдруг Мимиль вскрикнул:
— Знаешь… Он всегда говорил «знаешь, знаешь»…
Ребята заулыбались, повторяя: «знаешь, знаешь». Потом сразу замолчали, уставясь в стол.
Дверь открылась. Ветер мигом обежал зал и успел выскользнуть на улицу, прежде чем Жако Закрыл Ъа собою дверь. Ребята взглянули на него и опять опустили глаза. Жако сел между Клодом и Мимилем.
Наступило длительное молчание.
— Завтра похороны, — прошептал Жако.
Ребята не отвечали.
— Кто возьмется за… — тихо спросил Жюльен.
— Надо поговорить с Шантелубом, — сказал Жако.
— Хорошо бы отвезти его на нашей машине, — предложил Мимиль.
Все посмотрели на него, но нет, на этот раз Мимиль не шутил.
— Ведь он внес свой пай, значит, тоже имеет право на машину.
— Да, но из этого ничего не выйдет.
— Люди не поймут.
— Жаль.
— Люди нас не понимают.
Ребята
— Однажды, — начал Жако, — однажды он рассказывал мне о цикадах… он сидел как раз вот здесь, на месте Рири. Мы были тут с ним вдвоем, и он рассказывал мне о цикадах…
Рири засопел. Клод несколько раз тряхнул головой, закрыв глаза.
— …Он говорил о тамошних местах, о Провансе, где крестьянские дома длинные и совсем белые. «Совсем белые, просто не верится…» — твердил он.
— Он всегда так говорил, «знаешь, знаешь»… — напомнил Жюльен.
Ребята повторяли про себя: «знаешь, знаешь», — и только губы у них еле заметно шевелились.
— Он говорил, что ему хотелось бы иметь ремесло. Не какое-нибудь особенное ремесло. Просто хорошее ремесло и постоянное место…
— Чем он только ни занимался: работал по части центрального отопления, был грумом, мальчиком на побегушках…
— И парики разносил…
— Ах, да… помнишь, и парики.
— Он рассказывал, что за кулисами видит девочек прямо без всего…
Ребята захихикали.
— Он говорил, что хотел бы встретить хорошую девушку, — строго оборвал их Жако, — и чтобы она была славная.
Жако взглянул по очереди на Рири, Мориса, Клода, Мимиля и Жюльена и решительно заявил:
— Он даже не требовал, чтобы девушка была очень уж красивая.
Ребята одобрительно закивали, полузакрыв глаза: они все понимали, как это правильно и хорошо.
— Он говорил еще о семейном альбоме, который непременно заведет себе, потому что у него такого альбома никогда не было…
— Понятно, ведь он же был найденыш.
— С ума можно сойти, сколько теперь найденышей…
— Это все из-за войны.
— Потерянные дети.
— Ему хотелось иметь альбом с фотографиями.
— И подумать только, что у нас даже нет его фотографии.
— А ведь правда. Вот те на!
Они сидели, как громом пораженные.
— Скоро мы даже не сможем вспомнить, какой он был из себя.
Ребята морщили лбы, щурили глаза, стараясь восстановить в памяти лицо Милу, редькой вниз.
После долгого молчания Жюльен монотонно повторил:
— Славный он был парень.
— И чего он хотел? — с горечью проговорил Жако. — Он хотел работы.
— Он никому не делал зла.
— Он хотел только работать.
— Как и все мы.
— Вот она, жизнь человеческая!
— Да, эта зима нам надолго запомнится.
— Милу…
— А Ритон?
— Ритон в больнице, а потом поедет в туберкулезный санаторий.
— А Полэн?
— Полэн чуть было не отправился на тот свет.
— А Рей?