Гибрид: Для чтения вслух
Шрифт:
А сливочного масла в Чкалове уже давно нет. Только русское. И то на базаре за сумасшедшие деньги. Так что мы без масла сидим уже с осени. А сейчас бы его намазать на бутерброд! До войны я и понятия не имел, что если сливочное растопить, получается «русское масло».
На нем можно не только жарить, но и прямо так есть. А еще, в это русское масло можно какаву подмешать. Получится масло шоколадное. Не верите? Пальчики оближешь!
Только где эту какаву взять? Говорят, какавы в Америке — завались. Но сам
Вон она на другом конце, если на карту смотреть. А вот где ЭС-ЭС-ЭС-ЭР! Бабушка Адельсидоровна до революции всю Европу обколесила, а в Америку так и не попала.
Карту эту дядя Павлуша в кухне повесил. Чтобы все видели, какие дела на фронте. Машке это ни к чему. Она ведь у нас до сих пор неграмотная. Да и карта мелкая. На ней, кроме Москвы, никаких городов нет. Называется — физицкая карта мира. Горы, реки всякие на ней есть. А городов не видно. Ну и ладно. Со временем дядя Павлуша раздобудет еще карту с городами. У него блат в магазине.
Как завезут карту, так он ее тут же притащит. Но пока в городе с картами напряженка. Все хотят ее дома иметь.
Чтобы знать, какие города мы сдали уже фашистам, а какие еще нет.
Где теперь линия фронта проходит? По физицкой карте очень трудно определить. И по радио не поймешь. Москва, канешно, наша. Ленинград тоже наш. Про Орел — неизвестно. А в Орле у моего лучшего друга Левки — мама осталась.
Борька из Мариуполя. Герка из Гомеля…
Может, у них на радио тоже с картой напряженка? «От Советского информбюро…»
Слышите? Это наше радио так кряхтит.
Взрослые что-то знают, но нам, детям, не говорят. Лично я ничего не понимаю.
И Таисия толком ничего объяснить не может. Ерундистикой какой-то занимаемся. Идет война народная, а мы диктанты пишем. Географию мы только с пятого класса будем учить.
Интересно, а есть на свете «немецкое масло»? Только подумал и сразу под ложечкой засосало! Видите, до чего дело дошло!
— На войне как на войне, — говорит бабушка Адельсидоровна. Только по-французски:
— Алягер-ком-алягер!
— Во, старушка фикстуляет! — смеются во дворе.
Я сам по-французски пока ни бум-бум. Да… если крепко задуматься: война есть война. Это даже «Лук-с-яйцами» понимает. Хотя ничего не хочет знать, кроме уроков. Октябрятские сборы — прогуливает! Ну разве из нее человек получится?
«Антиобщественный элемент!» — как говорит мой дедушка Бориспалыч. Он терпеть не может эту девчонку после того, как мы устроили дома цельный спектакль.
Вечером «Лук-с-яйцами» притащилась к нам со своей мамочкой. Эвакуированные во время войны сразу дружились и ходили постоянно дружка к дружке в гости, чтобы чай пить, заморить червячка и скоротать время. А нам, детям, коротать время скучно. Тем более что электричества опять нет.
Мы
— Господи помилуй, Господи помилуй.
Дедушка выскочил в коридор. Увидел нас на коленках и заорал:
— Фуй! Фуй!
Покраснел как рак и захлопнул дверь.
Здорово? А вы думаете, во время войны никто не смеялся?
Дедушка верит только Карлу Марксу и терпеть не может эти «церковные» штучки.
Вот почему так бывает, спрашивается?
Одна бабушка в Бога верит, другая совсем наоборот — не верит. Ни та, ни другая и слышать ничего не хотят о Карле Марксе. Хотя у него на школьном портрете такая же борода, как у нашего раввина в Лосинке.
Или у бабушкиного друга, священника Введенского. Сам своими глазами видел, когда мы к нему ездили «поговорить по душам».
Это еще до войны было. А священникова дача — на берегу речки. И нас комары загрызли до ужаса. Зато на дорожку нам дали целую связку воблы. Вкуснятина!
С тех пор я очень полюбил этот «деликатес к пиву». Но в Чкалове во время войны воблы даже на базаре не было.
Второе письмо от Ани
Нет, какую штуку отмочил наш дядя Жорж?
Старший брат моей мамы, не сказав никому ни слова, поперся в ополчение защищать советскую власть, когда немцы фактицки подошли к Москве. Что удивительно, он ведь и сам на четвертушку немец — фон Россиус, да к тому же сын ссыльного ни за что дедушки, «врага народа», который умер еще до войны, потому что не мог пережить всей этой несправедливости.
У самого дяди Жоржа такой ревматизм, что он лежит дома каждые две недели, а работает на каком-то пластмассовом заводе под Москвой начальником цеха. И мотается туда «к черту на кулички» каждый день, где каждый рабочий имеет «бронь», потому что теперь все перестроились на военный лад.
Канешно, через неделю дядю Жоржа с войны турнули, потому что он не мог ходить далеко. И еще обругали за бессознательность.
Почему одни хотят воевать, их хлебом не корми? А другие играют в прятки?
Мне, например, воевать жутко хочется. И носить гимнастерку, галифе и хромовые сапоги.
Но пока бабушка Лизаветниколавна в Москве, а я в Чкалове — ничего не получится. Бабушка непременно сшила бы мне гимнастерку и галифе. У нее в сундуке даже голенища припрятаны еще с революции, когда она занималась сапожным делом, — ведь тогда тоже кушать было нечего. И бабушка намастырилась шить не только платья и пальто для знакомых, но и сапоги. Они тогда и выжили из-за бабушки. И дядя Жорж. И моя мама. И тетя Галя. И Аня.