Гибрид: Для чтения вслух
Шрифт:
А мне дедушку было все-таки жалко. И бабушку жалко, и маму. Всех нас жалко. И себя тоже. Даже страшно подумать, но мы все когда-нибудь поумираем. Из евреев воскрес только один Христос. Но пока я буду расти, может быть, ученые придумают лекарство, чтобы жить столько, сколько захочется. Медицина все-таки идет вперед. В конце концов после школы я тоже могу заделаться врачом и что-то придумать для вечной жизни. Ведь недаром в сказках такое уже есть. Но чтобы стать великим волшебником, надо учиться, учиться и учиться, а не гонять «баночку» с ребятами. Вот такими мыслями я себя утешал на кладбище.
В нашей семье дедушка большой роли не
А фамилию Харлип получил от своего прадедушки, который воевал с англичанами и угодил в плен. А в плену на него посмотрели и увидели, что у него толстые губы.
И дали такое прозвище «заячья губа», в переводе на «англицкий» получается «хар — лип». И у папы губы толстые. И у меня, и у всех Харлипов. Можно даже в зеркало не смотреть.
Бабушка его сначала не очень любила и вышла за него просто потому, что велела моя прабабушка.
А бабушкина мама была еще ого-го! Молодая и красивая. Она флиртовала то в Париже, то в Берлине. Взрослая доченька мешала ей жить на широкую ногу. Потом, когда бабушка уже родила дядю Леню, она как-то примирилась с дедушкой. Ей даже в голову не приходило его поменять. До революции это было как-то не принято.
Всю жизнь она растила детей, работала и ухаживала за Бориспалычем. При этом она считала, что дедушка — большой эгоист.
— Если будешь большим эгоистом, как твой дедушка, помяни мое слово, никто тебя любить не будет.
Тут она обязательно приводила в пример слова Демона из поэмы Лермонтова: «Я тот, кого никто не любит…». И заканчивала грустно:
— Надо думать чуть-чуть о других тоже, а не только про своего Карла Маркса.
Один раз тетя Ира сказала:
— Вы, Борис Павлович, наверное, прожили свой век не на той улице.
Но разве дедушка сам виноват? Такая уж получилась жизнь.
Бориспалыч родился в Минске, там и поженился. Обеспечивал махоркой «Тройка» всю царскую армию. Потом жил в Москве у нас на Четвертой Сокольнической или в Лосинке на Нагорной, а умер в Чкалове на Советской. И памятник ему не поставили. Только железную табличку с надписью.
А табличка уже к весне куда-то запропастилась. Так что, где лежит в земле дедушка, теперь неизвестно.
Он считал себя круглым неудачником, потому что его предок на войне потерял свою родную фамилию и стал Харлипом.
Из-за него и я теперь должен так откликаться всю жизнь.
А учительницы в школе никак не могут запомнить, как меня зовут. И называют то Харлов, то Харлевич. Я не обижаюсь. Мне самому не хочется быть Харлипом. Кому охота быть «заячьей губой»! Почему Бог одного делает с правильной фамилией, а другого с неправильной?
Ночью, под одеялом я все-таки попросил у дедушки прощения, а у моего Господа, чтобы Он не делал из меня неудачника.
Лучше уж быть как бабушка Лизаветниколавна, в крайнем случае, как Адельсидоровна. Все-таки бабушки у меня счастливее дедушек.
В эти дни мне втемяшилась в голову еще одна страшная мысль, которую я пока никому не сказал: «А что будет, если умрет товарищ Сталин? Вот как дедушка, нежданно-негаданно?»
Нет, ответил я сам себе, пока идет война, товарищ Сталин ни за что не умрет. Он будет стоять на посту до победы. Хотя в детстве у него была совсем другая фамилия. Джугашвили!
Об этом у нас в семье говорили только шепотом.
Черви — козыри
Из всех болезней я больше всего люблю ангину. Во-первых, потому что ей можно заболеть,
Радио-тарелка то трещит в коридоре, то выключается.
Я себе лежу и лежу за ширмой. Дядя Леня и дядя Яша режутся в подкидного дурака, потому что курить нельзя, где лежит больной ребенок. А руки занять чем-то нужно. По-моему, они еще пьют спирт, закусывают соленым огурцом и рассуждают о международном положении. Как всегда. Только откуда они достали спирт? Даже ребенки знают — во время войны «эта штука дороже золота».
Смотрите! Они подхватили маленький столик и перенесли поближе к окну. Вместе с табуретовками. Это наверное затем, чтобы не мешать мне болеть. А мне скучно просто так лежать за ширмой. Я подвигался, подвигался на подушке. Вот та-ак! Как говорится по-военному — теперь они у меня в «зоне видимости».
Только сейчас дядя Леня и дядя Яша почему-то стали такими маленькими мальчиками, которые сидят на табуретовках и болтают ножками. Хотя говорят своими голосами.
И еще, я точно вижу, между ними ходит кто-то. Так медленно ходит вразвалочку, ко мне спиной и заглядывает в карты. То к дяде Лене, то к дяде Яше. Я не вижу его лица, и мне становится жутко страшно. Хотя дядька этот ничего не говорит. Я не понимаю, как это в наш дом забрался кто-то Чужой. Дядя Леня и дядя Яша на него — ноль внимания. Как будто его и нет в комнате. Но я же вижу, что он — есть. И в карты подглядывает! Фантастика! А может, это тень по потолку шастает?
— И все-таки, Яшка! Я понять не могу, как Гитлер кинул нашего Башмачника. Неужели не догадывался?
— Ты сейчас рассуждаешь, как бабулька на лавочке. Он знал, знал наверняка, но сделать уже ничего не мог. В этом весь фокус!
— Как это не мог? Ну хотя бы вывести войска на старую границу! Там у нас подготовленный был укрепрайон. Это я точно знаю. А что сейчас? Немец атаковал практически сонное царство.
— Твой ход. Бери из прикупа. Имей в виду — черви козыри. Вот ты рассуждаешь как маленький. Ну хорошо. Знал за несколько дней. Даже за месяц! И что? Ведь мы готовились к войне не раньше сорок третьего. Теперь представь. Ультиматум и прочая ахинея. Примкнуть штыки и айда на танки? Да, началась бы обык-но-вен-ная война. Мы это уже проходили. И что? А вот что: обыкновенную войну на этот раз мы проигрывали вчистую, за три недели. Немцы ведь не дураки, они все посчитали. Сколько самолетов, сколько танков… Но они рассчитывали на «обыкновенную» войну. А Башмачник… Ленька! Башмачник сразу понял, что обыкновенную войну мы не вытянем…
В этот момент Тень замерла. И мне даже показалось, что Чужой одобрительно кивнул головой после слов дяди Яши. И тут я почему-то подумал, что, может быть, это Он сам и ходит по нашей комнате.
Канешно, я понимал с одной стороны, что у меня ангина, и я выглядываю в щелочку через ширму, вижу только спину. Но разве не может Он приехать в Чкалов и зайти к нам на чаек?
Комната поплыла-поплыла вместе со столом, где два больших мальчика резались в подкидного, а голова сама собой свалилась на подушку.