Гибрид: Для чтения вслух
Шрифт:
Моя бабушка за свою семью пойдет в огонь и в воду. Я понимаю, почему она теперь тушит на крыше зажигалки. Из-за проклятого Гитлера она даже помирилась с товарищем Сталиным, который расстрелял царя-батюшку и сел на его место.
Дома этот факт с дядей Жоржем после письма от Ани обсуждался весь вечер.
Дядя Павлуша сказал, что дядя Жорж, наверное, просто сошел с ума — нельзя же воевать «с распухшими ногами и с некомпенсированным пороком сердца», имея на руках «белый билет»!
Тетя Ира заявила, что понимает дядю Жоржа. Потому что нельзя сидеть сложа руки, когда немец подошел к Москве. Тут даже самый беспартийный
— Вы считаете, что я должен бросить сейчас театр на произвол судьбы и отправиться на фронт? — заявил он с вызовом.
Но тетя Маша тут же прекратила этот ненужный разговор и не стала доводить дело до скандала:
— На фронт тебя сейчас никто не отпустит. Недаром тебе дали «бронь» в первую очередь. Ты должен выполнить свой долг до конца и поставить назло врагам новый современный спектакль с хорошей женской ролью.
А у себя в комнате, я слышал, как тетя Маша еще добавила шепотом:
— Если ты посмеешь только, только посмеешь! Тебя тут же исключат из партии — и правильно сделают, а я с тобой немедленно разведусь.
— Я и не собираюсь поступать, как этот сумасшедший, можешь быть уверена, что у меня еще есть своя голова на плечах, — успокаивал дядя Павлуша тетю Машу. — Я только не понимаю, почему до сих пор там сидит Костя? Он что, собирается попасть в лапы к немцам?
У Ани хороший почерк. Даже я могу прочитать: «…Сталин поставил Москву на осадное положение. Город от копоти черный, все жгут бумаги. Чтобы Гитлеру не досталось ни одной нашей тайны…»
От этих известий у меня в голове — каша.
Мы-то в Чкалове и понятия не имели про шестнадцатое октября. День как день. Ну да — на дворе холодина зверская, по Советской ветер гуляет как сумасшедший. Тут климат такой.
А там, оказывается, слухи ползают, и народ драпает.
Кто на поезде, кто пешком.
Бабушка сказала, что никуда она «драпать не будет», потому что у нее полный сундук вещей. И там вся история нашей семьи. Даже первое Ниночкино платье.
Дядя Жорж рассердился. Взял топор и стал крушить бабушкин сундук. Но Аня и тетя Муся на него напали и отобрали топор. Слава Богу, потому что я тоже очень волнуюсь за бабушкин сундук.
А папа позвонил бабушке на Никицкую и сказал, что завтра он уезжает вместе с председателем Комитета по делам всех искусств Храпченко в Куйбышев, куда уже утикало наше правительство.
Папа с Храпченкой сидели в Москве до последнего и готовили артистов на фронт, чтобы поднять дух у Красной Армии.
Как он собирается тикать из Москвы, папа не сказал.
«…Метро не работает. Даже трамваи не ходят. А по мостовой топают только военные патрули, потому что в Москве полно шпионов и врагов народа, которые грабят магазины. Товарищ Сталин приказал — всех паникеров расстреливать на месте. Сам он из Кремля уезжать, по-видимому, не собирается. Потому что если он сам уедет, город тут же отдадут немцам. А пока он в Москве, они и не сунутся…»
Еще Аня написала про бабушкин подвиг шестнадцатого октября. Зима была на носу, а папино теплое пальто с обезьяньим воротником лежало на Никицкой в нафталине.
И вот бабушка встала чуть свет и поперла его шубу в Сокольники, пешком через весь город. Это ж надо!
Из-за скандалов с папой они разменяли бабушкину
Просто прелесть, как говорит Адельсидоровна.
Представляете?! Где Никицкие ворота, а где Сокольники! Туда даже на метро от Охотного Ряда ехать целые полчаса.
И вот моя бабушка, по словам Ани, простила все грехи моему папе и приперла ему в Сокольники шубу. «Чтобы дорогой зять, не дай бог, не простыл в дороге и не заболел „групозным воспалением легких“, от которого во время войны помереть можно в два счета…»
Я зажмурился и представил себе, как моя бабушка тащится с тяжелым мешком через всю темную Москву. На небе прожектора ловят вражеские самолеты. По мостовой, отбивая сапоги, шагает патруль. Где-то во дворе воет брошенный пес. За углом прячутся разбойники… А в Кремле горит одно окно. Там работает всю ночь товарищ Сталин.
Картинка нарисовалась жуткая!
Я открыл глаза — мама сидит ни жива ни мертва у пианино, но даже не открывает крышку.
— Господи помилуй, господи помилуй, — шепчу я сам…
— Вот, без дураков — истинная христианка! — гаркает дядя Леня, хотя в Бога он ни капельки не верит.
Я заметил, что во время войны все люди как-то меняются. А вот бабусенька ничуть не поменялась. Это говорит о том, что моя бабушка Лизаветниколавна — вправду железная.
А потом мы услышали по радио, что товарищ Сталин устроил назло фашистам парад на Красной площади.
И скоро началось, наконец, наше наступление.
Я думаю, что Гитлера напугал не только товарищ Сталин, но и моя бабушка. Ведь она всегда молилась в церкви за нашу победу.
Аня написала в другом письме, что бабушка ходит не рядом — в Брюсовский переулок, где она меня втихаря покрестила, а ездит на трамвае в Обыденский, к Илье Пророку. Там раньше храм Христа стоял, но его убрали… «По приказу самого товарища Сталина — к чертовой матери».
А скоро там будет Дворец Советов. И товарищ Ленин — до самого неба, выше облаков. Правда, никакого дворца пока нет, но уже есть большущая яма. Я ведь один раз в щелочку через забор заглядывал. Да-да, меня туда бабушка еще до войны возила. Чтобы я послушал, «как хорошо поют у Обыденного»…
А у нас в Чкалове, как только товарищ Левитан прочитал «в последний час» о нашем наступлении, был настоящий праздник. Меня даже с кровати подняли и усадили за стол.
Тут все стали кричать, хлопать в ладоши, пить шампанское. И мне разрешили вместе со всеми пригубить. Бутылку шампанского мы ведь спрятали, как только приехали в эвакуацию. Специально — для Нового года.
А когда наступил настоящий Новый год, все чокались «разбавленным спиртом» и говорили, что теперь война скоро кончится.