Гибрид: Для чтения вслух
Шрифт:
В нашем доме живет Альтшулер. Здоровенный такой. Выше меня на две головы. Он уже школу кончил и скоро его заберут в армию.
Во дворе он ни с кем не играет. Мы для него «мелочь пузатая», «молокососы».
Адельсидоровна говорит, что Альтшулер — обыкновенная фамилия. В переводе с еврейского — старый ученик.
Короче — второгодник!
— А бывает у еврейского человека нехорошая фамилия?
— Перестаньте сказать, бывает и хорошая фамилия у страшного негодяя. Все зависит из какой он семьи. Альтшулеры в Минске были очень приличные люди.
«Второгодник»
Дело в том, что достать перочинный ножик в Чкалове практически нельзя. Играем или кухонными ножами, или самодельными финками. Мечта каждого мальчишки раздобыть финку настоящую. С наборной ручкой из «пласти-глаза».
И вот один раз Альтшулер подзывает меня и говорит:
— Мелюзга! Хочешь финку?
И показывает мне вот такой блестящий ножик. Такие только на заводе вытачивают, из напильника.
Я даже задохнулся от восторга.
— Давай меняться. Тащи свои марки.
А у меня действительно целый альбом марок. Я привез из Москвы. Сам я их, канешно не собирал. Это Шурка Васин, бабушкин племянник, сын тети Нади и дяди Васи мне перед войной подарил. Шурка сказал, что уже вырос из этого возраста и теперь я могу пополнять его коллекцию. Он еще обещал меня научить собирать марки. Но как только началась война, он в первый же день ушел на фронт и скоро пропал без вести.
А марки я положил в свой рюкзачок и привез в Чкалов. Альтшулеру я их как-то показывал. Он сам собирал марки. И когда листал мой альбом, у него даже глаза загорелись:
— Это турецкие, это царские, но негодные, не погашены — печатки нет и с надрывом, замечаешь? Это Цейлон… Хочешь, поменяемся.
Но я меняться пока не стал, из принципа. Потому что не знал точно, какая марка ценная, а какая — никудышная. И потом я все-таки надеялся, что Шурка еще отыщется на войне.
У Шурки ведь был слух абсолютный. И перед войной мама начала с ним заниматься, хотя он и был шпрот-переросток. Таких в музыкальную школу уже не брали.
В семье поговаривали, что такой слух все-таки пропасть не должен и можно устроиться на народные инструменты. За три месяца Шурка уже играл на мандолине как бог. Мама говорила, что у него гениальные способности. Еще не зная нот, он подобрал Бетховена по слуху. Но сейчас, видите, он пропал на войне. Последняя весточка от Шурки Васина пришла из Смоленска. Это нам Аня в письме написала. Тетя Надя все время плачет. А дядя Вася хорохорится.
— Смерть забирает прежде всего самых талантливых, — сказала Адельсидоровна.
— Типун вам на язык, — расстроилась мама.
Я сам был вне себя.
Получается, что Гитлер бил прямой наводкой уже по нашей семье.
И вот теперь Альтшулер предлагает мне за Шуркины марки настоящую финку.
У меня даже губы пересохли. И я обещал подумать.
Посоветовался с Котиком. Котик сплюнул сквозь зубы. Я даже так не умею. И сказал определенно:
— Ты что, дурак? Цейлон менять на обыкновенную финку! Ты совсем сбрендил.
От обмена я отказался, и Альтшулер зыркнул на меня злым глазом и обозвал «Геббельсом». Почему Геббельсом?
Теперь, как увидит меня во дворе, кричит:
Мне это надоело, и я один раз ему ответил:
— Если я Геббельс, ты — Гитлер!
Альтшулер кинулся на меня, но я успел удрать.
А в другой раз, когда я шел из школы, Альтшулер неожиданно догнал меня сзади и так двинул, что голова чуть не треснула. Я даже не помню, как оказался в канаве.
— Еще раз обзовешься, руки-ноги пообломаю, мелюзга поганая!
Папа, когда хотел подлизаться к маме, называл ее «моя мордочка».
«Мордочка» — это слово ласкательное. А вот «жидовская морда» — страшное ругательство. И в Москве так во дворе ругались еще до войны, и здесь в Чкалове. Не верите? Ну, я сам слышал своими ушами.
«Жидовской мордой» могут назвать и татарку, и армянку, и даже немца. Тут пятый пункт, как говорит бабушка, значения не имеет. Если кого-нибудь нужно уж очень сильно обидеть, тогда только обзывают — «жидовская морда». Это матерное слово. Правда, некоторые некультурные люди могут обзываться так ни за что.
Дома «матерное слово» говорить нельзя. Я и не говорю вслух. Только этого Альтшулера про себя называю: вот настоящая «жидовская морда».
Весной Альтшулера забрали в армию, и я больше его не видел ни разу в жизни. Может, на войне ему мозги вправили, и он перестал быть этой самой… не хочу говорить вслух. Все-таки он теперь на фронте.
Без дураков
Когда объявили в конце третьей четверти — у кого нет плохих отметок, будут принимать в пионеры, я, канешно, расстроился. Потому что за последний диктант схлопотал жирный неуд. Но Таиска все-таки сжалилась и в четверти вывела мне по русскому «посредственно». А «посредственно» — это все-таки не «плохо».
Мы пошли с мамой в «Канцтовары» и купили мне красный атласный галстук из сатина — шелковых не было — и железную защипку. Дома я тут же примерился перед зеркалом. Галстук с трудом пролезал в защипку с костром, но всем очень понравился.
Адельсидоровна отгладила его горячим утюгом и тут же обожглась. Пришлось смазывать подсолнечным маслом. Хотя всем известно, что при ожогах лучше всего помогает — пописать на руку.
Мы всю неделю учили дома клятву: «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…» И бабушка вместе со мной учила, и мама. А тетя Маша даже показала, как надо поклясться с выражением. Вот так! Дядя Павлуша оценил клятву с точки зрения главного режиссера и сделал одно замечание:
— Лишний пафос надо убрать.
Я спотыкнулся сначала два раза, но потом, в конце концов, выговорил всю клятву без запинки.
На следующий день в зале мы хором повторяли за старшей пионервожатой:
— Я, юный пионер… перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…
Можно было и не заучивать наизусть!
В конце вожатая как заорет:
— За дело Ленина — Сталина будьте готовы!
— Всегда готовы! — гаркнули мы в ответ. И я впервые отдал пионерский салют. Вот так. Рука наискосок, локоть повыше и пальцы прижаты.