Гильотина для Фани. Невероятная история жизни и смерти Фани Каплан
Шрифт:
Матвей Карлович обнял Дору и погладил по голове.
– Сегодня у тебя будет много работы, дочка.
Потом закрыл ей глаза своей огромной тёплой ладонью, так они играли в детстве, и, постепенно открывая пальцы, спросил:
– Ну, что ты там видишь?
Дора уже многое повидала в МУРе – снимала на свой Кодак кровавую «бытовуху», кучи трупов, после бандитских разборок, разные суициды… Она медленно отвела от лица руку своего гуру и, как завороженная, пошла в конец мастерской. Туда, где приколотый, как бабочка в фантастическом, жутком гербарии, висел человек, точнее всё, что от него осталось.
Она
– Сейчас грохнусь на пол, – подумала она, – вот позорище.
– Быстро со мной на кухню! – Матвей Карлович крепко обнял её за плечи и отвёл на кухню.
Её бил озноб, а в голове царил полный хаос. Матвей Карлович дал понюхать ей нашатыря, заварил крепкий чай и усадил напротив себя. Как хорошо, что Карлуша здесь. Она обняла его и, сразу упокоилась, как когда-то в интернате. Тогда он приходил перед сном, садился на краешек кровати и рассказывал ей всякие невероятные, волшебные истории о дальних странах, злых и добрых волшебниках, о прекрасных принцах, которые приезжали за своими возлюбленными обязательно на белых, крылатых скакунах, которые уносили их в заоблачные, счастливые дали.
На землю её вернул вопрос шефа.
– Очнулась, двоечница? Тогда вопрос первый. Кто мог поднять руку на придворного художника, который пьёт водку с членами Центрального Комитета и пишет портреты их жён, любовниц и детей?
Дора не услышала вопроса. В кухню то и дело забегали сотрудники, что-то докладывали Матвею Карловичу, каждую минуту звонил генерал из МУРа и Карлуша отчитывался перед ним и когда, наконец, положил трубку, взял её голову в свои ещё сильные руки.
– Ну, блаженная, сознавайся, что ещё померещилось?
Дора не знала, как точно сформулировать ответ…
– Я уверена, – повторила она дважды, – уверена, что я уже была здесь когда-то, – ясно и чётко ответила она. И так прямо посмотрела в глаза старого сыщика, что он понял: пришло время рассказать правду.
– Приезжай на выходные ко мне на дачу, там и поговорим, сейчас ты видишь, что здесь происходит. И вот ещё что. Сделай один комплект фотографий, – Матвей Карлович кивнул в сторону мастерской, – для меня, один раз порядок нарушить можно.
Дора только молча кивнула в ответ, взяла свою сумку с Кодаком и ещё раз прошлась по мастерской. Поснимала, так, на всякий случай все подряд картины, кровавый от красок и крови пол – всю эту варварскую разруху, зачехлила аппаратуру и пошла к выходу. Огромные старинные часы проводили её курантами, пробили семь раз.
Глава четвёртая
Младший лейтенант Иван Сироткин стоял в кабинете Семёнова, вытянувшись во фрунт, и пожирал глазами генерала. Тот перебирал ворох газет, которыми был завален его стол: «Известия», «Комсомолка», «Учительская» и даже «Водный транспорт» сообщали: «Жестокое убийство
– Молодец, лейтенант! – генерал энергично встал из-за стола и прошёлся по кабинету, – нужно помочь коллегам, а, лейтенант? Слушай сюда. Завтра «бдительная» соседка стукнет в МУР на этих уголовничков и доблестные оперативники найдут все эти цацки и картины из мастерской нашего художника и выполнят свой долг перед Родиной. Твоя задача быстро организовать прессу, усёк?
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант!
– Свободен!
Лейтенант повернулся и, чеканя шаг, как на параде, вышел из кабинета.
– А форма ему пойдёт, – подумал генерал и с недоумением вспомнил кличку Сироткина – «Ботаник».
А в это самое время Борис Самуилович Крамер, который теперь занимал высокую должность заместителя начальника культуры Москвы, только что вернулся с расширенного заседания горкома партии. Обсуждался вопрос о проведении в Москве Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, на котором он должен был отвечать за проведение концертных программ делегаций фестиваля.
Новый хозяин столицы вошёл в зал уже чем-то очень сильно расстроенный. Видимо, только что его накачали по телефону из Кремля. «Правильно сказал шеф, одни пидорасы», – подумал первый секретарь, осматривая незнакомые лица в зале. Они ему явно не понравились. Он метал громы и молнии, обещал разогнать и уволить «к чёртовой матери» всю эту культурную «шатию-братию». Из всего этого страстного диалога умный Борис Самуилович понял только одно – в случае «лажи» с концертными программами должность билетёра в Закарпатской филармонии или Магаданском народном театре будет для него большой удачей.
В семнадцать лет мать из Витебска отвезла Борю в Москву к старшей сестре, которая была замужем за известным советским писателем, лауреатом сталинской премии и, по словам матери, была «богатой». Квартира у них находилась в самом в центре, на улице Горького. Имелись машина и дача.
На вокзале в Витебске в последний раз обнимал он своих друзей Абрашу и Якова. Они поклялись в вечной дружбе и Боря уехал. Москва поразила его не столько своими масштабами, сколько бешеным ритмом жизни – все куда-то спешили, по проспектам неслись десятки автомобилей, автобусов и трамваев, а в метро и вовсе, была какая-то своя, загадочная, подземная жизнь.
Как-то к вечеру, он забрался на Воробьёвы горы. Боря стоял и смотрел вниз – туда, где в дымке тумана над Москвой рекой, зажигала вечерние огни Москва. Эти огоньки будто подмигивали ему, мол, давай, Боря, вперёд, не дрейфь! Ион дал себе клятву, что покорит этот страшный и огромный город.
Тётя Иза преподавала в театральном техникуме, вела курс истории русского театра. По её совету Борис и начал готовиться к поступлению на театроведческий факультет. Он всю весну не вылезал из читальных залов библиотек, день и ночь штудировал нужные книги и блестяще сдал экзамены, без всякого «блата», после чего прочёл свою фамилию в списках зачисленных на первый курс студентов.