Гильотина для Фани. Невероятная история жизни и смерти Фани Каплан
Шрифт:
Моя бригада приехала на место происшествия рано утром, слава Богу, ты была в круглосуточном интернате. Её труп лежал прямо под окном, а в квартире кто-то очень профессионально провёл обыск, даже полы были вскрыты. Короче говоря, среди вещдоков был шприц, я его утаил, не внёс в протокол осмотра. Потом ребята из нашей лаборатории сделали анализ. Точно было ясно только одно, в составе был сильный наркотик. Теперь я знаю – это была «сыворотка правды», изобретение конторы, они допрашивали Натали и явно что-то искали. Я знаю ещё несколько похожих случаев, когда работала контора, и
Дора сидела напротив Карлуши в каком-то оцепенении, не могла даже заставить себя вытащить сигарету из пачки. Руки, как и всё тело, не слушались. Цвет лица Доры ничем не отличался от белой, свежевыкрашенной стены за её спиной. Матвей Карлович понял, что должен остановиться.
– Где её похоронили? – ровным, бесцветным голосом спросила Дора.
– Это знают только в конторе, но тебе туда соваться нельзя. Тогда ночью я забрал тебя из интерната и увёз в Малоярославец, подальше от этих ребят из конторы. Моя сестра тогда работала в маленьком приюте, я оставил тебя у неё и записал на свою фамилию. Потом, уже после войны перевёз тебя в наш специнтернат МУРа, где воспитывались дети наших погибших сотрудников. Так ты и стала Дорой Шмитд.
Карлуша налил в гранёные стаканчики
– Раз такое дело, давай помянём твою маму.
Не чокаясь, выпили.
– Когда я пришла в этот дом, и поднималась на четвёртый этаж, – медленно заговорила Дора, – вдруг вспомнила и эту лестницу, стены, даже музыка у соседей звучала та же. Вспомнила подвал дяди Абраши, где он сушил и проявлял свои плёнки.
Сейчас она явственно увидела этот тёмный подвал, где горела только красная лампа, словно это была волшебная пещера Аладдина. Видела, как Абраша опускал в ванночки белые квадраты бумаги, потом шептал заклинания на непонятном, гортанном языке и, о чудо! На белых листочках начинали проявляться изображения людей.
Это врезалось в её память на всю жизнь.
– Смотри, какая цепочка получается, – продолжил Матвей Карлович, – сгинул Абрам, убита твоя мать, и, наконец, Абросимов. Давай подумаем, что заставляет их идти по трупам. Получается, что ты теперь последний носитель некоей информации, хоть и была тогда совсем ребёнком.
У Доры вдруг резко заболела голова. Матвей Карлович встал, обнял её за плечи
– Иди спать, вещунья, твоя комната готова, а утро вечера мудренее, завтра всё обсудим.
Дора рухнула на железную солдатскую кровать, на которой спала ещё с детства, раздеться не могла – не было сил. Прислонила руки к горячей стене, это была обратная сторона камина и заплакала. Боль постепенно уходила, будто камин забирал эту боль и её слёзы себе, и, уже засыпая, казалось ей, что это мать прижимает её к своему горячему телу.
Через час заглянул Матвей Карлович, стащил с её ног «пимы», заботливо накрыл пледом и поцеловал в лоб. Спать не хотелось, теперь у него со сном были проблемы. Матвей Карлович заварил покрепче свой любимый чай в старинном фаянсовом чайнике и вспомнил, как он навестил Дору в первый раз, в тихом приюте у сестры, через три месяца после гибели её матери.
– Сегодня приедет твой папа, –
– Я знаю, ты не мой папа, но ты хороший и я тебя люблю.
А когда он, уже ночью, уложил её спать и рассказал все сказки, которые застряли у него в памяти с детства, Паша знаками вызвала его в коридор и, смущаясь, сообщила:
– Она у вас «вещунья». У нас тут во дворе сосна вековая стояла, огромная. Третьего дня Дорочка ваша вышла и, вдруг, говорит:
– Тётя Паша, сегодня она упадёт. И пальчиком показывает на сосну.
– Да, что ты милая, – отвечаю, – она здесь уже лет двести, как стоит, и ничего. Бури всякие, ураганы, даже Наполеона пережила и ещё сто лет стоять будет.
А она, упрямо:
– Нет, тётечка, не будет, сегодня и упадёт.
Тогда и вспомнил Матвей Карлович распиленный на куски гигантский ствол во дворе приюта.
– Дык, хорошо ветер был не в нашу сторону, а так бы всех и похоронила эта сосна, – продолжала Паша, – нам теперь этих дров на всю зиму хватит.
Ночью Дора спала мёртвым сном без обычных странных видений и уже утром, когда из кухни Карлуши вкусно потянуло жареной на шкварках яичницей, она снова отчётливо вспомнила Абрашин подвал. Увидела плёнки, которые сушились под потолком и свисали оттуда, как змеи, горы жестяных банок, кучи фотографий и, вдруг, ясно и чётко поняла, что столько лет ищут эти люди.
Скрипнула дверь, заглянул Карлуша.
– Ну, как спала?
– Хорошо, – улыбнулась Дора.
За завтраком обсуждали дела в отделе, болтали о разном, пока Матвей Карлович, смущённо не спросил:
– Как у тебя дела с Глебом?
– А никак, – легко ответила Дора, – послала я его далеко-далеко. Прошла любовь, устала я от неё, да и он измучился, ну скажи, Карлуша, кому это всё нужно?
– Тебе решать, ты у меня уже большая девочка, ну, а что надумала по Абросимову, не томи, вижу, как глаза-то блестят.
– Думаю, они ищут что-то из фото или плёнок Абраши, наверное, попал кто-то в его объектив случайно или нет, не знаю. Но знаю точно, это так, я уверена.
– А я, пока ты спала, газетки почитывал, вот взгляни – там, где красным карандашом помечено, Ну, очень интересно!
– «Злодейское убийство знаменитого художника…МУР идёт по следу….» И что? Обычная сводка происшествий…
– На дату выпуска посмотри…
– Да, в день убийства?
– О, Господи! – вскочил со стула Карлуша, – мы были на месте уже в пять утра, правильно? Убийство произошло часа за три да нашего прихода, так?
– Не понимаю, – Дора удивлённо смотрела на Карлушу.
– Газеты, доча, начинают набирать в два часа ночи, а то и пораньше. Это значит, что после разгрома в мастерской они побежали и дали это сообщение, так что ли?! А сейчас всё повесили на этих мелких уголовников, это что, по-твоему, пресс-секретарь братвы давал объяву в газету «МУР идёт по следу», когда МУРа там ещё и в помине не было. Приёмчик не новый, но основательно забытый, я такие фокусы ещё в Охранном отделении видел. Так-то!