Гильотина для Фани. Невероятная история жизни и смерти Фани Каплан
Шрифт:
Иногда, конечно, слышались из гаража странные звуки, но там ещё и ремонтировали служебные машины. Одним словом, здание это было не простое. Данный, конкретный слух возник из ничего. Видимо, проник он в святая святых, то ли через непомерно толстые стены, которые могли выдержать залп гаубиц среднего калибра, а быть может, через воздуховоды или электрические провода, но скорее всего, через кабели особо засекреченной служебной связи.
Слух о том, что известная некогда террористка Фани Каплан, стрелявшая в Ленина и, сгоревшая сорок лет назад в бочке с бензином, сидит и распивает кофе в
Да!! Это нужно было видеть! Как под разными предлогами в комнату то и дело заглядывали молодые и не очень сотрудники и спрашивали о какой-то ерунде стенографистку, с которой Фейга пила кофе. Это было почти шествие, как будто в контору привезли портрет «Джоконды» и выставили на всеобщее обозрение. Конец этой служебной вакханалии положил генерал Харель, который зашёл попрощаться с Фейгой.
– Ни о чём не беспокойтесь, Адам введёт вас в курс дела. Думаю, всё будет хорошо. На прощание хочу рассказать вам одну занятную историю из моего детства.
И он рассказал ей, как однажды, ещё мальчишкой играл во дворе и в открытое окно видел, как отец, размахивая газетой, бегал по комнате и кричал в открытое окно на всю слободку: «Если в России кого-то убивают, то обязательно это еврей! А если кого-то судят за убийство, то это тоже еврей!! Будь проклята эта страна!!!». И яростно рвал газету в клочья. Ицхак тогда уже хорошо читал, он собрал клочки отцовской газеты и прочёл всего одно слово – Катан.
– Вот с тех пор, госпожа Ройтблат, мы с вами и знакомы.
И откланялся. Генерал умел быть элегантным, когда этого требовали обстоятельства.
Уже в машине Адам рассказал ей о том, что на совещании обсуждался вопрос о составе израильской делегации на Всемирный фестиваль молодёжи и студентов в Москве.
– Я тоже еду и попробую что-нибудь выяснить о Доре. Шеф звонил в наше посольство в Москве и мы нашли вашего Якова Мойсе. Оказывается, он с 1948 года живёт в Иерусалиме и ребята из нашего отделения говорят, что он… как бы это сказать, в общем, ходит по городу с какой-то хреновиной, проповедует и несёт всякую чушь.
– Городской сумасшедший, – так это называлось в России, – сказала Фейга.
– Завтра едем в Иерусалим и попробуем на вкус вашего Якова Мойсе, узнаем, что это за фрукт. А через неделю наша делегация морем отбывает в Москву.
Фейга достала фотографии Натали, буклет с выставки Сергея Абросимова с портретом «Незнакомки» и отдала всё это Адаму.
– По приказу Хареля я должен вас охранять и остаюсь с вами, Фейга!
Сегодня он впервые обратился к ней так, как называл её много лет. Фейга улыбнулась, подошла и поцеловала его, тоже, как обычно.
– Я благодарна тебе, Адамчик.
Ночью, когда Фейга уснула, Адам опустил все жалюзи, ещё раз проверил замки на входной двери, заварил крепкий кофе, достал из заплечной кобуры пистолет, и положил его перед собой, спать сегодня ночью ему не полагалось. Он достал буклет с портретом «Незнакомки» и долго всматривался в него… Дора, как мне тебя найти?
Глава вторая
Москва
«Следующая станция Лесной городок», – прохрипел в полупустом вагоне неразборчивый голос из динамика. Дора ещё пару минут смотрела в окошко, потом поднялась, достала с полки свою спортивную сумку и пошла в
С лязгом и скрипом электричка остановилась, и несколько человек вышли на бетонный перрон Лесного городка. Дорогу к даче Матвея Карловича она могла бы отыскать даже с завязанными глазами. Её детские и юношеские годы, все летние каникулы прошли здесь, под неусыпным оком «Папы Карло», так между собой «за глаза» звали сотрудники отдела старика. Дора, в отличие от них называла его ласково «Карлуша».
Сейчас она шла через лес только ей известными тропинками и думала о том, что, фактически, Карлуша и был всей её семьёй. «О чём он хочет поговорить со мной?», – думала она. Вспомнила зверское убийство Абросимова и нервно передёрнула плечами. Она так до конца и не смогла привыкнуть к виду крови и трупов, хотя старалась этого не показывать.
Дора остановилась у свежевыкрашенной в ярко-зелёный цвет калитки и жалобно, копируя вагонных попрошаек, запричитала тоненьким, детским голоском: «Дядечка, пустите на постой сироту, очень кушать хочется! Ну, дядечка, подайте Христа ради!».
Из-за кустов смородины появился её любимый Карлуша в резиновых сапогах и неизменном полувоенном френче. Он шёл к ней, радостно улыбаясь, и у Доры защемило сердце, она любила его, как родного отца. Они расцеловались и пошли в дом.
– Сейчас, дочка, я тебе кое-что покажу. Это был обычный ритуал, Матвей Карлович очень гордился своим садом, где у него росло буквально всё, даже виноград, который не успевал созревать до снега. Дора ходила за Карлушей по участку, ахала и восторгалась новыми кустами малины, удивительно плодоносящей чёрной смородиной, из которой получалась первоклассная настойка.
– А теперь, доча, смотри. В гараж, где стоял его волшебный «Опель-капитан» можно было пройти прямо из дома. Он купил его ещё до войны, ездил мало, в основном всё время ремонтировал, красил и бесконечно что-то менял. Ухитрился даже «вогнать» в него мощный движок от мерседеса.
– Смотри, какие зеркала я нашёл на Тишинке, новые, точно от такой же модели!
– Слава Богу, он хоть не сидит без дела, – подумала Дора.
В доме было тепло и уютно, она скинула свою куртку, сняла модные китайские кеды, надела свои с детства любимые войлочные «пимы» и принялась разгружать сумку. Это был спецпаёк, который она каждый месяц получала в МУРе. Колбаса, печень трески, икра, свежая печень и, наконец, настоящая тарань, она аж светилась и плакала, такой была свежей.
– Это тебе, Карлуша, от нашего дружного коллектива, к пивку.
На стол накрыли быстро и Матвей Карлович, кряхтя, полез в свою заветную тумбочку, которую он гордо именовал баром. Настойка у него была действительно волшебной – тепло разливалось по всему телу и слегка туманило голову. Матвей Карлович знал, чего от него ждёт Дора, налил ещё в гранёные стаканчики наливки и, наконец, решился.
– Я хотел рассказать тебе о твоей семье, точнее о матери, потому что об отце мне ничего не известно. Я видел твоё лицо, вещунья, там, в мастерской, видел, как ты ходила и пыталась вспомнить что-то. И сделала бы это рано или поздно и без меня. Ты родилась и жила в этом доме когда-то, ваша квартира была прямо под мастерской. Твоя мама – Натали Дюпре работала у Абросимова натурщицей, времена были голодные, а кормить тебя было нечем. Она была потрясающей красавицей и очень тебя любила.