Гипноз и «чудесные исцеления»
Шрифт:
— А — якка-якка-яккой! Сойди вниз человек из Верхней страны! [3] Я хочу, чтобы ты был моим помощником. И, правда, что другое я могу сделать? Откуда еще я могу получить какую-нибудь помощь? Я не знаю. Если ты позволишь, то я возьму тебя помощником. Сойди ко мне. Я стою здесь без всякой помощи!
«Как в этом заклинании, — подумал Богораз, — ярко и наглядно отражается основная причина веры в духов — надежда на чудотворную помощь. Эта вера порождена бессилием человека перед природой, отсутствием у него знаний о ней, жизненной потребностью куда-то обратиться за помощью, признанием своего бессилья справиться одному с навалившимися горем и страданиями».
3
Верхняя страна,
А шаман тем временем, закончив трижды повторенное обращение к духу-помощнику, все быстрее и быстрее ходил вокруг Рькавчина. Потом его ходьба перешла в бег, а бег в неистовую пляску с подскоками и прыжками. Все чаще и громче звенел и грохотал бубен. Оглушительная дробь коротких и частых ударов сливалась с воплями шамана:
— Э-гэ-гэ-гэй!
— А-якка-якка-яккой!
— Боббо, боббо, боббо!
— Гау, гау, гау!
Тэнгэт впал в настоящее неистовство. Немыслимо было понять, откуда у человека может взяться такой запас энергии и силы. Все быстрее и быстрее его кружение, все исступленнее крики. Временами шаман переставал бить в бубен и подносил его к своему рту, — тогда бубен наполнял ярангу каким-то невстречаемым в природе гулом.
Владимир Германович оглянулся на своих соседей. Посмотрел на больного Рькавчина. Казалось, все они были где-то далеко отсюда — так потусторонне и сонно выражение их лиц, мешковато осели фигуры. Похоже, спят люди, но в то же время никто из присутствующих не спускал глаз с пляшущего шамана. Его неистовые прыжки и дикие завывания властно притягивали к себе все внимание окружающих.
Время от времени они по установленному веками ритуалу поощряют шамана возгласами сочувственного удивления:
— Гыч! Гыч! Верно! Правда! Гыч! Гыч!
После почти часовой пляски и воя Тэнгэт неожиданно выронил бубен, который ударился о землю, и оборвался его грохочущий напев. Сам шаман неподвижно постоял с минуту, а затем рухнул около костра. Правая рука его упала на тлеющие угли, но он на это не реагировал. К нему подошла мать Рькавчина, бережно вынула руку из костра, закрыла его лицо платком и подбросила веток в костер. Айнанват нагнулся к уху Владимира Германовича и тихо, с благоговением в голосе, сказал:
— Душа Тэнгэта ушла в Верхнюю страну Нутенут, где живут добрые и злые келет. Ушла за душой Рькавчина — за здоровьем его ушла.
Все сидели молча.
Шаман очнулся, он приподнялся на руках, сел и посмотрел вокруг себя так, словно вернулся издалека и еще не очень понимает, куда он попал. Минуты две-три помолчал — и затем неторопливо тихим голосом начал рассказывать:
— Далеко ходил. Много сильных и злых келет мешали — в Верхнюю страну прибыли. Злых келет, рождающих корчи в руках и ногах, в стороне от нас видим, душа охотника у них. Схватить, однако, не можем, не даются, дальше уходят. Тогда стал просить от правой стороны рассвета: болен человек, помоги мне. Духов бытием посмотри на меня. Ответила правая сторона рассвета: Не хочу! У верхушки рассвета прошу: помоги мне, духов бытием посмотри на меня. Говорила верхушка рассвета: Не хочу! От левой стороны рассвета просил я: помоги мне, духов бытием посмотри на меня! И ответила левая сторона рассвета: «Иди, на малой кочке светлая женщина сидит. Женщина времен начала творения, старушка, она заговор знает, ее проси. К кочке пришел, женщину старую посетил. Сказала: попробую. Травку назвала. Травка эта железной птицей станет, железным кобчиком. Духи в стаю куропаток обернутся. Железный кобчик накинется на них, убьет и съест. Душа Рькавчина освободится, обратно вернется. И станет он снова здоров и силен».
С этими словами шаман взял в руки пучок сухой травы, подошел к больному и, что-то бормоча, медленно обтер его лицо. Рькавчин, который во время всего рассказа шамана дремал, в то же время ясно слышал журчание его слов. Жадно вслушивался он в эти слова, стараясь понять, какую весть принес ему избранник духов из Верхней страны. Слова эти, находя живой отклик в сердце, западали в мозг, пробуждая горячую надежду на желанное выздоровление. И когда Тэнгэт, закончив обтирать его лицо, сказал: «Встань Рькавчин — дух корчей убежал от тебя!» — молодой охотник резким движением сбросил с себя оленью шкуру, которой его в начале камлания укрыла мать, и встал. Громко крича, что он чувствует, как ему хорошо теперь, когда его не дергает за руки и за ноги злая сила, он стал прыгать и смеяться от радости.
Громкими возгласами одобрения присутствующие встретили исцеление Рькавчина.
Шаман
Богораз не стал прислушиваться к этому торгу: он давно уже имел возможность убедиться в жадности шаманов и знал, как они беззастенчиво обирают своих соплеменников, соперничая в этом с купцами и кабатчиками. Он думает о том, что от поселка к поселку, от стоянки к стоянке будет передаваться восторженная, изукрашенная и преувеличенная весть об удивительном проявлении «чудодейственного» могущества избранника духов — шамана. Как снежный ком, будет расти его слава, увеличивая веру в духов, веру в чудесную силу камлания. И в этой славе утонет факт, что из многих искавших спасения у него он мог исцелить лишь единицы, что в ужасный год, когда поселок за поселком скашивал «страшный дух заразы», перед ним не мог устоять никто и даже… сами шаманы падали под его косой. Но вера в чудесные исцеления от этого не меркнет, она держится на религии, которая подсказывает и шаману и окружающим «неопровержимые» объяснения неудач в исцелении: то духам неугодна жертва, принесенная больным, то они разгневаны на жителей поселка за какое-то непочтение к предкам. А вот редкие случаи удачи порождают новую вспышку веры…
С этими невеселыми думами, откинув дверной полог шаманского жилья, Богораз вышел наружу. После спертой жаркой атмосферы яранги морозный воздух ударил в легкие обжигающей струей. И ему вспомнился день, когда он с группой товарищей вышел из теплого помещения университетской аудитории на залитую огнями набережную замерзшей Невы. Возбужденные, они горячо обсуждали лекцию психиатра Бехтерева о гипнозе.
«Да, ведь все, чему я сейчас был свидетелем, — все — от способов вызывания этого состояния до влияния его на больного, явно страдающего истерическими судорогами, — это чистый гипноз. И состояние шамана, который впал в самогипноз от однообразного грохота бубна, диких криков и бесконечной пляски, становится понятным. Поэтому он и руку не отдернул, когда она попала в костер, — боли не чувствовал. И все эти разговоры с духами не что иное, как галлюцинации находящегося в экстазе человека, — и сонливые фигуры присутствующих с неподвижно устремленными на шамана взорами. И «чудесное исцеление», посланное Рыкавчину из «верхней страны». Эх, жалко, не с кем поделиться своими мыслями! Некому рассказать обо всем этом. Не поймут меня добрые чукчи, не поймут. Очень уж они наивны. Очень забил им головы грохот колдовского бубна и засосала тина страшной животной жизни…
Но придет, верю, знаю, придет время, и не за горами оно! Спадут оковы рабства с народа — и свет истины, свет знания озарит этот заброшенный дикий край. И тогда кончится царство шаманов, замолкнут навсегда их бубны, и только улыбнутся снисходительно люди над теми «чудесами», в которые слепо верили их предки!»
Этим мыслям молодого революционера и ученого суждено было сбыться при его жизни. На Чукотке один за другим выросли благоустроенные городские поселки, появились школы и больницы. Многие чукчи стали учителями, врачами, инженерами.
Чудо в Эпидавре
А теперь нам предстоит совершить путешествие в древнюю Грецию — вернуться на две тысячи лет назад.
В доме скульптора Тимона горе. Его любимая дочь, тонкая и быстроногая, как лань, двенадцатилетняя Амариллис заболела. Еще утром ничто не омрачало безмятежного покоя семьи, и вдруг за обедом девочка поперхнулась косточкой большого икарийского абрикоса. Она побледнела, ей стало трудно дышать.
— Моя дочь умирает — помогите, помогите скорей, Амариллис умирает! — дом огласил душераздирающий вопль ее матери Диофаны. Паника охватила всех: люди бегали и кричали. Сама девочка страшно испугалась, когда косточка застряла у нее в горле, но особенный ужас ее охватил, когда она услышала отчаянные крики матери, увидела ее перекошенное ужасом лицо. В каком-то судорожном напряжении Амариллис уперлась локтями в стол, широко открыла рот и… глотнула. Сразу пришло облегчение. Воздух стремительно вошел в легкие. Девочка порозовела. Опасность миновала. Все ее существо наполнилось ощущением бурной радости спасения. Она открыла рот, чтобы закричать от счастья, успокоить отца, смотревшего на нее широко открытыми от страха глазами, успокоить метавшуюся по дому мать, но… только хрипота вырвалась из ее горла. Голоса не было. Слов не было. Ее звонкий, как серебряный колокольчик, голосок, которым так гордились родители, пропал. Она сделала еще и еще несколько усилий, — все тщетно, вместо речи — один хрип.