Гипсовый трубач

Поляков Юрий Михайлович

— Какие?

— К нам едет Меделянский. Но Диме пока не говорите!

— Хорошо, не скажу… — потупился автор «Сердца порока» и поспешил на завтрак.

Кивнув комсомольскому поэту Бездынько, стоявшему на посту возле общественных холодильников, Кокотов вошел в почти пустую столовую. Лишь Проценко, продолжая голодовку протеста, жадно ел, словно кастаньетами стуча зубными протезами, да еще Болтянский терпеливо, как фотоохотник, дожидался — кому можно рассказать удивительную историю своего рода. Евгения Ивановна, завидев «Аннабель Ли», привычно кивнула с пьедестала трех подбородков. Однако мнительному литератору

почудилось, что кроме гордой причастности к тайне его псевдонима в глазах заведующей пищеблоком появилось дополнительное осведомленное лукавство, будто она знала про ночной налет Валентины Никифоровны. Смущение писодея усугубила Татьяна. Она выставила перед ним двойную порцию каши с двусмысленными словами:

— Ешь и за Жарынина!

«Как в деревне! — с горечью подумал Андрей Львович. — Просто греховеды какие-то!»

— Выспались? — участливо спросил Болтянский. — Возьмите! — он подвинул писателю коробочку морской капусты. — Казанова только этим и спасался!

— Выспался… — буркнул Кокотов, углубляясь в подгоревшую пшенку.

— Давеча вы так спешили, что я не успел рассказать про Бронислава.

— Добрался он до Пилсудского? — живо спросил писодей, радуясь возможности увести разговор в сторону от своей ночной уступчивости.

— Добрался! Но вы не представляете, какие испытания ему выпали! На Украине он чуть не погиб от рук серожупанников, потом бежал в Галичину и участвовал в восстании против генсека Левицкого. Вообразите, этот националист устроил во Львове Западноукраинскую Народную Республику! Ну, устроил и устроил… Население там мирное: поляки да евреи. Терпели, пока он не заставил всех говорить по-украински. Тогда уж и взялись за оружие. Из Львова Бронислав прибыл в Варшаву и поступил в польский вермахт…

— А что, и такой был?

— О, Андрей Львович, в истории чего только не бывало! Карьеру брат сделал блестящую. Сам главный начальник Польского государства Юзеф Пилсудский покровительствовал отпрыску шляхетского рода, загнанного злобными московитами в Сибирь. Со временем брат перешел на службу во Второй отдел Генерального штаба, «двуйку», то есть в контрразведку. И летом девятнадцатого, в составе правительственной делегации, ездил на переговоры к генералу Деникину, рассчитывавшему на поддержку поляков в борьбе против большевиков. Наивный Антон Иванович просчитался: лукавый Пилсудский не хотел возрождения «единой-неделимой» России и попросту выжидал, пока красные добьют белых. Только после этого маршал напал на Советскую Россию и разгромил самонадеянного смоленского шляхтчонка Тухачевского. И знаете, кого встретил Бронислав на переговорах?

— Наверное, Мечислава…

— Совершенно верно! Они тайком обнялись, поплакали об отце, поделились пережитым и, как теперь выражаются, обменялись координатами. Но и это еще не все! В октябре девятнадцатого Броня с капитаном Бёрнером отправился в Белоруссию на переговоры с Мархлевским. Ленин надеялся уговорить поляков не лезть в украинские дела и не поддерживать Петлюру. Но не тут-то было! Хитроумный маршал как раз и рассчитывал с помощью самостийников оторвать Малороссию от Москвы и присоединить к Речи Посполитой, чтобы снова стала она «от можа до можа». На переговорах Бронислав встретился со Стасем, прикомандированным к советской делегации по настоянию Дзержинского. Железный Феликс не доверял

«варшавскому красильщику» Мархлевскому из-за прошлых связей с немцами. Братья тайком обнялись, поплакали об отце, поделились пережитым и, как говорится, обменялись координатами. О, если бы они знали, что готовит им судьба! Как вы понимаете, каждый, конечно, доложил по начальству о том, что встретил на переговорах родственника. А как же! Служба… И начальство, разумеется, решило этим воспользоваться…

Но как именно начальство этим воспользовалось, писодей не узнал: в столовую вошла Регина Федоровна и посмотрела на автора «Беса наготы» с обидой:

— Дмитрий Антонович вас обыскался! Пойдемте скорей!

У общественных холодильников шла смена караула: Верлен Бездынько сдавал пост архитектору Пустохину. Завидев писателя, комсомольский поэт рванулся прочитать сложенные в наряде строки, но присутствие бухгалтерши его остановило.

— Все равно сожрет! — философски заметила она, имея в виду Проценко.

Едва они вошли в зимний сад, послышался всплеск: черепаха Тортилла нырнула в воду. Ласунская, как обычно, дремала в плетеном кресле, зажав в морщинистой руке надкушенный батончик марципана. Великая актриса окуталась розовым пледом с ломаными силуэтами танцующих дикарей. По слухам, это был подарок Пикассо, хотевшего бросить ради прекрасной Веры одну из своих многочисленных жен.

— Знаете, сколько стоит эта тряпка? — шепотом спросила Регина Федоровна.

— Догадываюсь…

— Не догадываетесь!

Возле номера Жукова-Хаита стояла, как обычно, стопка грязной посуды, а из-за двери доносился гневный тенорок, прерываемый звонкими пощечинами.

— Вот тебе, животное, черносотенец, антисемит проклятый, вот тебе!

Ксенофобский бас почему-то сегодня безответно молчал и только утробно ухал в ответ на очередную оплеуху.

— Скоро докоробится! — таинственно шепнула она и странно посмотрела на писателя.

— Как он… там? — спросил писодей.

— Говорю же: почти докоробился.

— Нет, я про Дмитрия Антоновича…

— А-а… Нажрался как свинья! — ответила бухгалтерша с ненавистью к мужикам-пьяницам, генетически свойственной всем русским женщинам.

— Надо же…

— Но держится молодцом! А хохлов-то утром в машину вместе со скамейкой, как мертвых, грузили! — добавила Регина Федоровна, гордясь алкогольной лихостью своего мужчины, что тоже генетически присуще всем русским женщинам.

— М-да…

— Как очнулся, сразу вас стал спрашивать.

— Я стучал…

— Мы слышали, но не могли… Дима просил вас захватить ноутбук.

— Он что, собирается работать?! — изумился писодей.

— Конечно!

— Тогда я должен зайти к себе.

— Давайте скорее, а я схожу за водичкой.

Возясь с ключом, Кокотов слышал из-за двери долгую и настойчивую песнь Сольвейг, но когда ворвался в комнату и схватил «Моторолу», жалобы брошенки, так и не дождавшейся своего Пер Гюнта, оборвались. Писатель взглянул на дисплей, и судьба, точно русский фашист с бейсбольной битой, обрушила на него страшный удар: это был телефонный номер Натальи Павловны. Путаясь в кнопках, он тут же попытался перезвонить, но вызываемый абонент оказался недоступен. Надо ли объяснять, что к соавтору Андрей Львович вступил, томим обидой, переходящей в мировую скорбь.