Гипсовый трубач
Шрифт:
Писодей охотно отправился в туалет и снова набрал номер Натальи Павловны. Недоступна! Когда он вернулся с мокрым вафельным полотенцем, режиссер лежал в той же позе, но в его лице успели произойти живительные перемены. Внимательный Кокотов заметил, что водки в бутылке, стоящей на телевизоре, поубавилось, а веточка укропа клонилась теперь в другую сторону и мелкотравчато дрожала.
— Ну-ус! — бодро спросил посвежевший игровод, обтерев полотенцем лысину. — Объясните-ка, что с вами случилось? Все сцены, начиная с прихода Кости, вы писали как после черепно-мозговой травмы. В чем дело?
— Ну, вы скажете тоже… — замялся он, поражаясь тому, как жестко, но точно определил соавтор его смятение после звонка Обояровой. — А в чем дело-то?
— В чем дело? Ладно,
— А сколько он должен? — поинтересовался Кокотов.
— Сумму называть нельзя ни в коем случае.
— Почему?
— Боже мой, Андрей Львович, я вычту из вашего гонорара двадцать процентов за «курс молодого сценариста»! Сами подумайте! Он, допустим, говорит: «Сто тысяч!» Для кого-то из сидящих в кинозале сто тысяч рублей — огромная сумма. Для другого — это чепуха, а вот сто тысяч долларов — уже кое-что. Для третьего и сто тысяч долларов — ерунда: в Курвшавель с проститутками слетать. Костя должен ей ответить: много, очень много. Читайте дальше!
— Это всё! — тихо отозвался писодей.
— Всё? Почему вы мне постоянно врете?
— Я не вру… Откуда вы знаете?
— Похмелье обостряет интуицию. Ну!
— «Костя внезапно набросился на жену и грубо овладел ею…» — неохотно прочитал писодей и осторожно посмотрел на соавтора, ожидая негодования.
— А что — неплохо! — вдруг похвалил Жарынин, открывая новую бутыль «бювета». — Кстати, действительно успокаивает. Одна моя краткосрочная приятельница по имени Карина…
— Я вижу, вам гораздо лучше! — ехидно перебил писодей, бросив укоризненный взгляд на ветку укропа.
— Да, вы знаете, немного отпустило. Игрой судьбы мы с ней оказались попутчиками в СВ. Вообразите, за окном летящая ночь, а нас внезапная страсть буквально швыряет из угла в угол двухместного купе… Когда, миновав Бологое, мы притомились, Карина рассказала мне свою удивительную историю. Ее муж, допустим Иван Тигранович, служил в Министерстве заготовок на приличной должности. Жили они в достатке, согласии, изредка перед сном занимаясь по остаточному принципу любовью. Одна беда: министр Ивану Тиграновичу попался редкий жлоб, сволочь и хам, из хрущевских еще выдвиженцев. Об людей ноги вытирал, особенно любил в пятницу вечером, перед выходными, вызвать на ковер и изнавозить так, что человек еле выползал из кабинета. Поначалу Иван Тигранович, вернувшись со службы, чтобы расслабиться, напивался до потери сознания, но у него обнаружили слабую печень и дело шло к циррозу. Карина призывала мужа к умеренности, умоляла, подсыпала в суп чудодейственную гомеопатию — все бесполезно. Каждую пятницу, воротившись со службы синим от позора, он доставал бутылку и пил, пока не падал со стула. А в субботу и воскресенье, конечно, болел: ни тебе лампочку ввернуть, а про то, чтобы ковер выбить или жену приобнять, — даже говорить нечего. Отчаявшись, Карина полетела за советом в Степанакерт к любимой бабушке. И старая мудрая армянка Асмик Арутюновна сказала: «Стань ему вином!»
Вернувшись домой, послушная внучка, чтобы отвлечь мужа от губительной привычки, после очередной министерской взбучки постаралась его по-женски приласкать. Иван Тигранович, надо заметить, откликнулся на это с таким звериным неистовством, будто пытался выместить на нежном теле супруги все свое подневольное отчаянье. Оскорбленная Карина собрала вещи и улетела в Степанакерт к бабушке. Но мудрая
— Нет.
— Почему?
— Я дал слово Регине Федоровне, — с мстительной твердостью ответил писодей.
— Напрасно.
— Ну и что было дальше?
— Дальше? Дальше наступила пятница. Карина накрыла стол, выставила коньячок, привезенный с исторической родины, оделась как монашка и стала ждать, надеясь вернуть порывы несчастного супруга в прежнее алкогольное русло. Но не тут-то было: Иван Тигранович вихрем влетел в квартиру, выпил для ярости стакан, содрал с жены ризы и, бормоча что-то про срыв плановых поставок, многократно над ней надругался. Так с тех пор и повелось. Чем оскорбительнее был разнос министра, тем невероятнее вел себя муж на брачном одре. Карина сначала рыдала, потом смирилась, затем стала находить в животных порывах супруга некоторую приятность и наконец всем телом полюбила жесткие ночи с пятницы на субботу. Заранее надев тонкий черный пеньюар и наложив на лицо призывный макияж, она с нетерпением ожидала возвращения домой Ивана Тиграновича, униженного, растоптанного и жаждущего возмездия. Так они и жили. Душа в душу. Тело в тело.
Но тут, как на грех, умер Брежнев, пришел Андропов и начал всюду расставлять своих людей. Жлоба-министра, наградив орденом, отправили на пенсию, а вместо него прислали из КГБ генерала, который прежде курировал борьбу с диссидентами и вследствие специфики этой работы в общении с людьми отличался деликатностью, переходящей в служебную нежность. По пятницам он зазывал сотрудников в кабинет, угощал чаем с сушками, сердечно расспрашивал о работе, семье, обсуждал с ними новинки литературы и искусства, намекал на то, что скоро в Отечестве подуют свежие ветра обновления. И еженедельные расправы над ждущим телом жены прекратились — как не было. Иван Тигранович стал возвращаться домой в приподнятом, даже мечтательном настроении и за ужином объяснял Карине: главная беда в том, что мы не знаем страну, в которой живем. Перед сном он, конечно, как правообладатель, устало проведывал жену, но редко и оскорбительно деликатно. Несчастная терпела, томилась и наконец, отчаявшись, полетела за советом к бабушке в Степанакерт. Мудрая старая армянка Асмик Арутюновна, выслушав внучку, долго молчала, потом сказала: «Если зверя нельзя разбудить, его надо найти!» И бедняжка стала искать. А как сказал поэт, «женский поиск подобен рейду по глубоким тылам врага». Прощаясь со мной утром на платформе и пряча печальные глаза, Карина горестно шепнула: «Если бы мой Иван Тигранович стал прежним, я бы никогда, никогда…» — и заплакала. Вот так, коллега! — вздохнул режиссер и снова припал к «бювету».
— Прямо сейчас придумали? — насмешливо спросил писодей.
— А что — заметно?
— Конечно.
— Вам легко говорить, вы не рисковали здоровьем ради исконных русских земель. Слушайте, коллега, а сходите-ка за пивом? Оно в холодильнике.
— Нет. Я обещал Регине Федоровне.
— Экий вы… ортодокс! Ну ладно. Порыв Кости — это хорошо. А по тому, как Юлия ему отдается, через силу, почти с неприязнью, — мы покажем, что брак их давно исчерпан, для нее это — двуспальная неволя. Есть, правда, одна проблема…
— Какая?
— В соседней комнате Варя готовится к зачету, а слышимость в таких квартирах, сами знаете…
— Пусть она уйдет готовиться к однокурснице.
— Молодец! Это выход. Читайте дальше!
— Но теперь действительно всё… — смутился Кокотов.
— Как это — все? А что же вы делали весь вечер, пока я бился за целостность Отечества?
— У меня закончилось вдохновенье, — стыдливо признался автор «Кентавра желаний».
— Что?! Кончается выпивка. Вдохновенье у настоящего таланта неисчерпаемо! Итак, продолжим: Юлия, разговаривая с Борисом, намекает на их первую ночь у бабушки. Что он ей отвечает?