Гипсовый трубач
Шрифт:
По пути, сам не зная зачем, он заскочил в «люкс», но игровода там не нашел. Татьяна, подрабатывавшая уборщицей, приводила в порядок номер. В санузле вместо геополитической шторки висела свежая розовая занавеска.
— А где Дмитрий Анатольевич?
— Съехал…
— Как?!
— Так! Ох, и скандалил же!
— А куда?
— Где и был, — глумливо сверкнула золотым зубом официантка.
…Режиссер, смежив очи, лежал в своем прежнем маленьком номере, укрытый до подбородка одеялом. Над ним, как мраморные девы скорби над саркофагом крестоносца, пригорюнились Регина Федоровна и Валентина Никифоровна.
— Спит? — шепотом
— Спит! — подтвердили обе, одновременно приложив указательные пальцы к губам.
— Не сплю! — молвил Жарынин, открывая мутные глаза страстотерпца. — Коллега, почему от вас так плохо пахнет? — с мукой на лице спросил он. — Если бы не благородный привкус тлена, можно подумать, вы надушились арабским самопалом за два доллара…
— Это «Москино»! — обиделся Андрей Львович.
— Не уверен…
Дамы с шумом втянули воздух и тоже с сомнением покачали головами, причем Валентина Никифоровна смутилась оттого, что однажды близкий ей мужчина пользуется дешевым одеколоном.
— А знаете, кого я видел на дороге, возле старой беседки? — мстительно спросил поруганный Кокотов.
— Зачем вы ходили к старой беседке?
— Не важно! — гордо ответил Андрей Львович, уловив на лице отведанной бухгалтерши удивление.
— Ну и кого же вы видели? — утомленно полюбопытствовал игровод.
— Иб-ра-гим-бы-ко-ва… — после мхатовской паузы по слогам произнес писодей.
— Что-о?
— И знаете с кем?
— С кем?
— С Дадакиным! — гордо объявил писатель и торопливо добавил: — Был еще третий, главный… Кто — не знаю. Он не выходил из машины.
Лица женщин вытянулись так, словно широкоэкранный фильм вдруг загнали в обычный формат. Но режиссер, вопреки ожидаемому, не закричал, не вскочил с постели, не схватился за трость с кинжалом. Он лишь бессильно закрыл глаза и некоторое время лежал молча.
— Что они там делали? — наконец тихо спросил игровод.
— По-моему, торговались…
— О чем?
— Не расслышал. Но главный, кажется, остался доволен.
— Кругом подлость, и предательство, и измена… — зажмурившись от слез, прошептал Жарынин. — Что ж… Кровь врага — нектар возмездия!
— Дима, не надо! — в один голос воскликнули верные бухгалтерши.
— Это Сен-Жон Перс, девочки. А вы, коллега, бегите, вас, наверное, ждут! Я должен обдумать эту новость.
Кокотов ринулся к месту свидания, прыгая через ступеньки и оставляя за собой в воздухе реактивный одеколонный след, на лету убивавший прощальных осенних комаров. В аллее было безлюдно. Ветераны ужинали. Солнце ушло за горизонт, и там, где оно скрылось, плыли, угасая, длинные сине-розовые облака. Летевшую под ногами серую асфальтовую полоску все теснее обступала черная лесная зелень. Белесые мощи борщевиков удивленно смотрели вслед душистому спринтеру.
Но в беседке никого не оказалось. Чуть отдышавшись, Кокотов с трудом отыскал на темном полу влажное пятно из-под нехорошего кренделя и достал из кармана флакон. От смеси двух антагонистических запахов писодей расчихался, но вдруг заметил непонятную фигурку, стоявшую на одеяле, которое, уходя за лопухами, он перекинул через перила. Приблизившись, Андрей Львович узнал фаянсового горниста — такие трубачи и барабанщики во времена его детства рядами стояли на полках сувенирных отделов. Бывший вожатый взял фигурку, поднес к глазам и рассмотрел, насколько позволяли сумерки, посеребренные луной. Да, это был он: ультрамариновые штанишки, рука,
По телу писателя поползли мистические мурашки.
— Опаздываете, мой герой!
Автор «Жадной нежности» резво оглянулся и обмер: возле беседки стояла Обоярова, тоже одетая во все пионерское: белую блузку с рукавами-фонариками и синюю юбку-плиссе, не скрывавшую круглых коленей. Голые с ямочками, ноги были обуты в бордовые туфельки с поперечными ремешками. На голове красовалась лихо заломленная пилотка-испанка, а на груди, вздымавшейся от волнения, лежал, раздваиваясь, алый галстук.
— Ну, как вам мой сюрприз? — спросила она.
— Потрясающе! А где вы взяли горниста?
— Купила в магазине ненужных вещей. Теперь у нас с вами все как тогда!
— Как тогда… — эхом повторил он.
— Дайте же мне одеяло! — взмолилась Наталья Павловна. — Я не думала, что будет так холодно. Какой странный запах! У вас новый одеколон?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МУЖЕЛЮБИЦА И МУЖЕЛЮБНИЦА
Глава 72
Опасные руки
Утром жизнь Кокотова не имела никакого смысла.
«Почему? Почему? Ну почему же?!» — тяжелым клювом бил в висок черный дятел отчаянья.
Автор «Преданных объятий» лежал на кровати и, страдая, размышлял о том, что клочок серебряной новогодней канители — это, пожалуй, теперь единственная радость, оставленная ему судьбой. От постельного белья глумливо веяло дорогими запахами Натальи Павловны.
А ведь все так славно, так легко начиналось! Окутывая замерзшую даму предусмотренным одеялом, писодей несколько раз рискованно прикоснулся к ее дрожащему телу, одетому во все пионерское, и не почувствовал явных возражений. Даже наоборот. Она лишь воскликнула с деланным негодованием: «Ах, какие у вас все-таки нахальные руки!» Потом Обоярова вынула фляжку, и они быстро ее осушили, пытаясь согреться коньяком. Тщетно: вечер был такой холодный, что из румяных уст Натальи Павловны вился легкий парок, казавшийся в свете луны космически отчетливым и угловатым. Однако, не согрев, коньяк сообщил телу веселую вседозволенность, и Кокотов начал деликатно теснить захмелевшую даму в глубь беседки.
— Нет-нет, пойдемте домой! — запротестовала она. — Я замерзну, заболею, умру — и все достанется Лапузину!
Забрав с перил фаянсового трубача и подхватив бывшего вожатого под руку, Обоярова увлекла его к особняку, смугло белевшему в полутьме. По пути она весело сообщила, что звонок Скурятина волшебно преобразил всю Краснопролетарскую прокуратуру. А ведь еще недавно там просто смеялись над ее жалкими поисками справедливости и настойчиво советовали, намекая на могучие связи Лапузина, принять его унизительные условия. То есть остаться ни с чем за исключением скромной «двушки» на Плющихе, купленной еще дедушкой. А тут вдруг прокурорские дружно возмутилась постыдным поведением директора Института прикладной генетики, бросившего верную жену без средств к существованию. Наталья Павловна рассказывала все это живо, в лицах, с юмором, со множеством точных, неожиданных деталей, вызывавших у писателя теплую литературную зависть. Слушая, Андрей Львович осторожно думал о том, что провести оставшуюся жизнь рядом с такой веселой, артистичной и, наверное, очень чувственной женщиной — это и есть настоящее счастье.