Гипсовый трубач
Шрифт:
— Смутно.
— Триллионы. Я вообще удивляюсь, что меня до сих пор не убили! Давайте выпьем!
— Давайте! — Писатель долгожданным движением взялся за холодный стебель рюмки. — А вы?
— Я? — Огуревич загадочно усмехнулся. — Вы, конечно, знаете, что в микроскопических дозах любой здоровый организм вырабатывает алкоголь?
— Разве?
— Вообразите! До оледенения, когда люди ели исключительно растительную пищу — фрукты, овощи и злаки, этот механизм работал исправно. И человечество было постоянно слегка подшофе, как после фужера
Андрей Львович опрокинул рюмку и почувствовал, как внутри распускается теплый цветок алкогольной радости. Директор же замер взором, засопел, набряк, краснея, и вдруг блаженно расслабился:
— Ну вот. Порядок. Пошла по жилкам чарочка. Жаль, что эта радость скоро человечеству не понадобится!
— Почему? — огорчился автор «Полыньи счастья».
— Священное Писание надо читать, господин писатель! Христос ведь четко объяснил, что будет с нами дальше! Но люди не поняли, не захотели понять, что со временем наше биологическое тело перейдет в корпускулярно-волновое качество. Что такое аура вы, конечно, знаете?
— Обижаете!
— Так вот, предельно упрощая физическую сторону процесса, скажу вам прямо: все наше тело станет аурой, а сам человек станет светом. Именно это и хотел объяснить Сын Божий своим ученикам, преобразившись на горе Фавор. Помните: «одежды его сделались блистающими как снег»? Не поняли ученики. Тогда Он пошел на крайность, чтобы достучаться до глупых людей, одолеваемых похотью, самонадеянностью и жадностью. Он воскрес после смерти. Но как воскрес? Как воскрес! Вспыхнул, оставив на саване свой негатив.
— Это вы о Туринской плащанице? — лениво уточнил Андрей Львович, гордясь осведомленностью.
— Разумеется. А что такое воскресение, как не переход биологического тела в корпускулярно-волновое качество? В свет. Знаете, — вдруг как-то интимно-мечтательно произнес Огуревич, — когда люди станут лучами света, любовь будет… как вспышка… как молния… Представляете?
— Не очень…
— Да, наше будущее трудно вообразить! Но оно уже рядом. А вы что, знакомы с Натальей Павловной?
— Н-нет…
— Но мне показалось… — Аркадий Петрович напряг свои мускулистые щеки и пытливо посмотрел Кокотову в глаза.
— Нет, не знаком.
— Как вы себя чувствуете?
— А что?
— Да выглядите что-то неважно!
— Вы полагаете?
— А вот мы сейчас про вас все узнаем. Минуточку! — Огуревич нахмурился и уставился на дверь, замаскированную портьерами.
Буквально через минуту в кабинете
— Папа, у нас эндшпиль! — укоризненно произнес мальчик, приближаясь к столику.
— Прости, сын! Я на минутку отвлек. Прошенька, посмотри, пожалуйста, Андрея Львовича!
— Общее сканирование или на клеточном уровне?
— Общее, конечно, общее, сынок!
Прохор выставил вперед руки и начал производить такие движения, словно его ладони скользили по стеклянному саркофагу, в который было заключено обследуемое тело. При этом мальчик хмурил не закрытый повязкой лобик и тихо приговаривал:
— Тэк-с, тэк-с, тэк-с…
Это продолжалось минуты две. Наконец подросток взмахнул кистями, будто стряхивая с них мыльную пену, тяжело вздохнул, вытер пот, и констатировал, ткнув пальцем последовательно в лицо, грудь и живот писателя:
— Там, там и там, но хуже всего — там… — мальчик показал на голову. — Ну и конечно энергетические глисты, — юный экстрасенс печально улыбнулся.
— Ага, что я говорил! Спасибо, Проша, ступай! — похвалил Огуревич.
— А что — «там, там и там»? — уточнил Кокотов, мнительно щупая уплотнение в носу.
— Для конкретной диагностики вас надо сканировать на клеточном уровне. А это уже совсем другие энергетические и прочие затраты. Ступай, сынок, ступай!
Мальчик пожал плечами, повернулся и, не снимая повязки, вышел из кабинета походкой вполне зрячего, но утомленного человека.
— Вот видите! — посочувствовал Аркадий Петрович. — Вам надо собой срочно заняться! Проша недавно у нашего Жемчужина-Чавелова диагностировал тромб. Еле довезли. Сейчас снова поет…
Распахнулась дверь. Вошел Жарынин, бодрый и подтянутый, как школьный физрук.
— Ну, — строго спросил он, присаживаясь к столу, — как вы тут? В корпускулярно-волновое состояние еще не перешли?
— Как видите, — отозвался Огуревич, задетый насмешливым тоном.
— Тогда есть мотив выпить! — Дмитрий Антонович кивнул на коньяк.
Директор покорно налил Жарынину и Кокотову по полной.
— А ты как всегда?
— Угу…
— Тогда с Новым годом!
— В каком смысле? — удивился Андрей Львович.
— Сегодня — Энкутаташ.
— Что-о?
— 11 сентября — эфиопский Новый год.
Соавторы чокнулись, а торсионный полевод снова набряк и обмяк.
К алкогольному цветку, уже начавшему увядать в организме Кокотова, добавились новые, свежие бутоны.
— Да, кстати, коллега, — отнесся Жарынин к соавтору. — У вас, конечно, обнаружились энергетические глисты?
— К сожалению… — кивнул безутешный писатель.
— Я так и думал, — покачал головой режиссер и повернулся к Огуревичу. — Ну, хомо люциферус, рассказывай, как ты докатился до этого! Что происходит в «Ипокренине»? Только честно и без разных там ваших блаватских штучек! — Он грозно кивнул на базедовый портрет. — Иначе помощи от меня не жди!