Гипсовый трубач
Шрифт:
Тем временем на стройке, охваченной мятежом, дела идут все хуже: рабочие бездельничают, Ярослав со своим неоконченным высшим еще не способен руководить возведением крупного гидросооружения, а Шматков умеет только воровать и прятать концы в двойную бухгалтерию. Именно за это, а не за новое мышление хотел его выгнать директор. Он узнал, что снабженец вместо дорогого высококачественного цемента закупил дешевый раствор, разницу положив себе в карман.
В отчаянье Ярослав идет за советом к отцу и обретает поддержку. По ночам он тайком выпускает его из шкафа, и они до рассвета сидят над «синьками», спорят, пьют чай и за неспешной беседой Бережной делится с сыном
Но и Шматков не дремлет. Боясь разоблачения, он решает захватить власть и поквитаться с врагами, включая Дарью, не оправдавшую его вожделений. С этой гнусной целью мерзавец выпускает «талоны счастья», якобы дающие каждому право получить в частную собственность кусочек плотины. Работяги, но особенно инженеры и конторские, в восторге, они выбирают новым директором Шматкова. Он приказывает запереть Бережного, Ярослава, Дарью и Изольду, у которой уже отходят воды, в несгораемый шкаф. А вечером на стройку въезжают грузовики с ящиками водки и рефрижераторы с закуской. И победивший пролетариат охотно меняет свои «талоны счастья» на дармовую выпивку со жратвой. Начинается циклопическая оргия, мало чем отличающаяся от нравов Содома и Гоморры…
— Я хотел дать эту сцену панорамно, с вертолета, как Бондарчук битву при Ватерлоо, — мечтательно сообщил Жарынин. — Ах, как бы я это снял…
— А что же случилось?
— Наберитесь терпения. Итак, работяги добровольно отдают «талоны счастья» за водку…
— Как ваучеры?
— Какие ваучеры, Кокотов! Это — восемьдесят шестой год. Чубайс еще в Питере тюльпанами торгует, а Гайдар служит в журнале «Коммунист».
— А как же вы тогда…
— Стихотворение «Пророк» в школе учили?
— Учил.
— Тогда не задавайте глупых вопросов… А из тех, кто понимал что к чему и не хотел расставаться со своей частной собственностью, «талоны счастья» выбивали нанятые уголовники и купленная на корню милиция, которую Шматков сразу переименовал в полицию. Сам он расположился в директорском кабинете за широким столом и алчно следил за тем, как растет перед ним гора мешков, набитых «талонами счастья». В несгораемом шкафу подлец приказал просверлить несколько отверстий, чтобы узники могли дышать и наблюдать его жизненный триумф. Еще немного, и он, Шматков, мелкий расхититель социалистической собственности, станет первым олигархом, владельцем крупнейшей гидроэлектростанции.
Но тут случилось страшное: плохонький жульнический бетон не выдержал напора талых сибирских вод, плотина дала трещину, раскололась, страшные апокалиптические воды обрушились на землю, смывая все на своем пути: и полицию, и уголовников, и погрязших в пьяном разврате пролетариев вкупе с инженерно-техническими кадрами. Сам же новый хозяин жизни Шматков, отвратительно булькая, утонул в трясине размокших «талонов счастья».
А несгораемый шкаф, оказавшийся к тому же еще и непотопляемым, плыл себе, подобно библейскому ковчегу, рассекая мутные мусорные волны. Наконец, достигнув чистой
— Неужели вы придумали это в восемдесят шестом? — неподдельно изумился Кокотов.
— Именно! Если бы фильм вышел на экраны, история могла пойти другим путем!
— А почему не вышел?
— Почему-почему… — проворчал Жарынин. — Сначала Тундряков по-черному запил, а потом испугались в Кремле…
— А после?
— А после начался бардак. Сценаристы решили, что могут быть режиссерами, а режиссеры вообразили себя сценаристами. И погибло великое советское кино…
Из кармана замшевой куртки донесся «Полет валькирий».
— Да, Ритонька! — ласково ответил он, откинув черепаховую крышечку. — Конечно работаем! Конечно выпили. А как же! Андрей Львович оказался очень милым! Очень! — Жарынин подмигнул соавтору. — Но ему чуть-чуть не хватает внутренней свободы. Конечно я ему помогу! Как там наш мистер Шмакс? Не вредничает? Пусть делает что хочет, только не спит в моей постели! Ну и замечательно! Целую тебя, дорогая!
Слушая все это, автор «Полыньи счастья» тихо удивлялся тому, каким странным нравственно-бытовым сооружением иной раз оказывается обыкновенный моногамный брак! За разговором дошли до номеров. Режиссер спрятал телефон и поманил Андрея Львовича:
— Ну как, зайдете ко мне?
— Не знаю даже…
— Не чурайтесь нового, коллега! — Он взял соавтора под локоть и повлек в свою комнату.
Проходя мимо ванной, обеспокоенный этим мягким насилием Кокотов услышал шум воды и с удивлением заметил в приоткрытую дверь женский силуэт, просвечивающий сквозь географическую шторку. Но главное потрясение ожидало его впереди: посреди комнаты стояла голая Регина Федоровна. Ее обширные бедра, измученные целлюлитом, напоминали мятые солдатские галифе, а иссиня-черная курчавость внизу живота странно противоречила соломенной желтизне прически.
— Ну что так долго, Дима? — капризно спросила она, но, увидев писателя, ойкнула, кинулась, размахивая грудями, к кровати, нырнула под одеяло и накрылась с головой.
— Не бойся, Региночка, он добрый!
— Предупреждать надо! — обидчиво сказала женщина, выглянула из постельного укрытия и с интересом посмотрела на Андрея Львовича.
— Я… вы… я… — растерялся он и метнулся из номера, чуть не сбив с ног вымытую Валентину Никифоровну, которая как раз выходила из ванной в радикально обнаженном облике.
Телом она, кстати, показалась ему гораздо умеренней и привлекательней подруги, а сокровенная выпушка была сведена у нее до узенькой полосочки наподобие муравьиной тропки. Впрочем, это все, что успел рассмотреть на скаку ошарашенный Кокотов. От волнения он даже сначала не мог попасть к себе в номер — ключ в замочную скважину никак не вставлялся. Наконец, взволнованный писатель сумел-таки открыть дверь, ввалился в комнату, заперся изнутри и без сил упал на кровать. Когда грохот сердца немного стих и до сознания стали доходить иные звуки, за стеной раздался смех: там явно потешались над его нелепым, постыдным бегством. Автор «Кентавра желаний» старательно законопатил уши специальными гуттаперчевыми заглушками, прихваченными с какого-то авиарейса, и постарался уснуть. Но долго еще ворочался, невольно воображая, что бы произошло, останься он у Жарынина с этими двумя бухгалтершами…