Гипсовый трубач
Шрифт:
— Третьего… на третий перешел…
— А я сотрудник Комитета государственной безопасности. Ларичев Михаил Николаевич. — Он вынул из нагрудного кармана удостоверение и раскрыл: на снимке стриженый был одет по форме, а выражение лица, остановленное фотографом, такое… понимаете… равнодушно-карательное.
— Еще как понимаю!
— Я даже, знаете… — Кокотов замялся, сомневаясь, стоит ли рассказывать ехидному соавтору неловкую подробность, но потом все-таки решился, ради искусства. — Я, знаете
— Конечно не гипербола! Это жестокая реальность. Гражданин должен трепетать перед Державой, как блудливый муж перед верной и строгой супругой… Иначе — крах.
— Это снова Сен-Жон Перс? — ядовито спросил Кокотов.
— Нет, это мои личные соображения… — скромно улыбнулся Жарынин.
— Я могу продолжать?
— Конечно!
— Ларичев, понятно, заметил мое смятение. Он был доволен и долго рассматривал меня с какой-то добродушной брезгливостью.
— Наверное, мне лучше выйти… чтобы вы могли спокойно поговорить? — вдруг предложила Зэка и собрала «змейку» в комок.
— Да нет уж! Раз это случилось в вашем лагере, останьтесь, пожалуйста! — холодно попросил Михаил Николаевич, нажимая на слово «вашем».
— А что случилось? — спросил я мертвым голосом.
— Не догадываетесь? — Он звучно открыл молнию и вынул из делегатской папочки большую фотографию, судя по оторванным уголкам, приклеенную, а потом содранную. — Это вы?
— Где?
— Вот! — он постучал пальцем по моему лицу.
— А говорили, пальцем вас не тронули! — покачал головой Жарынин.
— Нет, он постучал по снимку, сделанному нашим лагерным фотографом Женей во время карнавала. В центре стояла Людмила Ивановна, одетая атаманшей, рядом с ней я — в майке с надписью «Make love not war». На лбу у меня красовалась бумажная лента со словом «Hippy». За нами толпился первый отряд, изображавший шумную пиратскую ватагу. Сзади виднелись Таины уши, поднимавшиеся над пионерской толпой…
— Простите, Андрей Львович, запамятовал: Тая — это девушка, с которой у вас, пардон, было?
— Да.
— А уши?
— Она сделала себе из ватмана длинные заячьи уши. Очень смешные…
— Понятно. Веселая девушка.
— Так это вы или не вы? — повторил вопрос Михаил Николаевич.
— Я… — ответил я.
— Выходит, вы, Андрей Львович, у нас хиппи?
— В каком смысле?
— В прямом. Состоите в организации хиппи, так или нет? И врать не надо!
— Он комсомолец, — хмуро вставила Зэка.
— «Молодую гвардию» фашистам тоже комсомолец сдал! — понимающе усмехнулся Ларичев. — Кто еще входит в вашу организацию?
— Никто.
— Так не бывает!
— Я не хиппи! — пролепетал я, наконец сообразив, в какую
— Странный выбор для пионерского карнавала! Не находите? Майка ваша? Отвечайте!
— Майка… Майка… — Кокотов решил не говорить соавтору, что со страха готов был выдать Таю.
Но в этот самый момент Зэка уронила на стол металлическую змейку, которую во время разговора пересыпала с ладони на ладонь. Вздрогнув от звука, Андрей глянул на директрису и увидел, как она чуть заметно покачала головой.
— Так чья это майка? — повторил Ларичев. — Ваша?
— Нет…
— А чья?
— Нашел…
— Да что вы! И где же?
— На Оке.
— Что вы там делали?
— Пионера искал.
— В каком смысле? Что вы мне голову морочите! — Михаил Николаевич начал сердиться.
— Дети иногда, очень редко, убегают на реку купаться, так сказать, в индивидуальном порядке. Мы это решительно пресекаем! — спокойно разъяснила Зэка. — А на берегу туристы часто вещи забывают. После пикников…
Ларичев посмотрел на директрису долгим взглядом.
— Допустим, майку вы нашли. А вот эту полоску на лбу тоже нашли? — он снова постучал пальцем по фотографии.
Ища подсказки, я посмотрел на Зэка, но ее лицо было непроницаемо, как у человека, сидящего в президиуме.
— Полоска эта моя… — сознался я, не в силах ничего придумать…
— Все-таки ва-аша! — сочувственно кивнул чекист. — И это слово вы сами написали?
— Сам…
— Тогда я вас, Андрей Львович, снова спрашиваю: почему вы нарядились именно хиппи? Вот это кто? — он ткнул в Людмилу Ивановну, изображенную на снимке.
— Выглядела, она, кстати, уморительно! — улыбнулся Андрей Львович. — Глаз закрыт черной повязкой, на груди переходящий красный вымпел «За образцовую уборку территории», а на голове белая курортная шляпа с бахромой. Помните, в Сочи такие продавались?
— Помню, — кивнул Жарынин. — Грузинские цеховики их строчили.
— Это кто? — повторил чекист.
— Это воспитатель первого отряда Шоркина, между прочим, отличник народного образования, — голосом, каким в телефоне сообщают точное время, ответила вместо меня директриса.
— Вижу, что отличница! — кивнул Ларичев. — И на карнавал оделась как положено нормальному советскому человеку. Пираткой! Никаких вопросов к гражданке Шоркиной у меня нет. А вот почему вы, Кокотов, в хиппи нарядились? Почему?
— Потому что хиппи — это вызов буржуазному обществу, протест против лживой морали мира чистогана! — выпалил я то, что прочел недавно, кажется, в «Комсомольской правде» или в «Студенческом меридиане». — Я хотел морально поддержать передовую молодежь Запада. Понимаете?..