Гитл и камень Андромеды
Шрифт:
— Ты можешь взять в шкафу все, что хочешь, — прощебетала тетя Соня. — Кати, моя дочь, была ужасной франтихой.
Но в шкафу обнаружилась только куча кукол и огромная коробка, битком набитая балетными тапочками тридцать пятого размера.
— У нее был рак лимфатических узлов, а мы думали, что тапочки плохо сшиты, — сокрушенно объяснила мне тетя Соня.
Говорить о дочери Соня не хотела. Зато без конца рассказывала, как осталась в живых потому, что поехала к брату в Париж после окончания гимназии.
А пока то и пока се, в Варшаву вошли немцы. Маму и младшего брата убили. Впрочем, нет! Меирке убили не немцы, а испанцы. Но немцы убили старших сестер. С семьями. И двоюродных тоже. И жену Пини, то есть Паньоля, убили,
В войну Соня пряталась от немцев, которых она называла «бошами», у старого друга Пинхаса Брыли, француза, за которого потом вышла замуж. Месье Сомон вместе с Паньолем воевал в Испании. Соня показала мне его фотографию. Усы у месье Сомона были потрясающие.
Однако на месье Сомоне мы долго не задержались. С гораздо большей настойчивостью Соня тыкала пальчиком в пожелтевшие от времени фотографии, на которых можно было разглядеть испуганную хорошенькую девушку в белом беретике.
— Это я! — гордо восклицала тетя Соня. — И пальто, и платье приехали со мной из Варшавы. Паньоль тогда бедствовал и даже туфель купить мне не мог.
Все стены квартиры были увешаны картинами моего деда. Рассмотрев их, я поняла, что дело плохо. Дед был хорошим ремесленником, умелым и изобретательным, но он не умел быть самим собой. Одни картины выдавали близость Модильяни, другие — Сутина. Кое-где Паньоль поднимался до самых высот кисти Брака, на других — смело раскидывал радуги в духе Делоне. Я не нашла подражания только Шагалу, но тетя Соня объяснила, что дед с ним на ножах.
И что из этого получается? Получается вот что: сиди Паньоль каждый день с утра до обеда на своем крылечке и рисуй зайчиков, кувыркающихся на копнах сионистского сена, мы бы стали богачами. А из Ноева ковчега, в котором каждой твари по паре, великого мастера выкроить невозможно. Тетя Соня заметила мое разочарование и нисколько ему не удивилась. Она наверняка знала то, что я не хотела произносить вслух. И Паньоль знал. Потому и не выставлял свои старые работы. В авангарде он стал королем, а в традиционной живописи так и остался подмастерьем.
— Когда Паньоль жил в Палестине, — задумчиво сказала тетя Соня, — он работал совсем иначе. Вот, смотри!
И она показала мне небольшой этюд — пейзажик, несколько крестьян, жара, мальчик, очень напоминающий мою маму в детстве, так, как она выглядит на старых фотографиях в Сонином альбоме. Мальчик глядит в небо, с которого летят вниз его, мальчика, исполненные желания: невеста в фате («Этого он мне желал, это я», — Соня с гордостью ткнула в невесту пальчиком), зеленый кот, велосипед, подкова и вписанная в нее рыжая кошка. Шагал, конечно, подозревался, но поскольку картина подписана 1935 годом, можно постулировать независимое видение. Шагал был уже в моде, но прямого подражания тут не было. И если таких картин есть хотя бы десятка два, можно начинать.
— Я уже телефонировала Пине, — сообщила тетя Соня. — Но ты же его знаешь: весь мир остановится в ожидании Паньоля, но он спешить не станет! А куда тебе торопиться? У меня нет других наследниц. Переезжай ко мне. Решено! Я посылаю месье Фосет, нашего консьержа, в гостиницу за твоими вещами.
Насколько я поняла, месье Фосет был и шофером тети Сони, и ее компаньоном в походах по ресторанам, а его жена, Франсин, следила за домом, пока муж находился на Сониной службе.
— Фосеты думают, что я оставлю им наследство. А я не оставлю! — обрадованно сообщила мне тетя Соня. — И как это мне раньше в голову не пришло? Но я же не знала раньше, что ты приедешь в Израиль! Я даже не знала, что ты есть. А они, — тетя Соня оглянулась, словно месье Фосет мог стоять за дверью, — они были коллабо! Выдавали евреев бошам. Я завещала все, что у меня есть, Управлению железной дороги. Там работал мой муж, и они хорошо обошлись со мной, когда он умер. Помогли организовать похороны, прислали сиделок, дали хорошую пенсию. А теперь
Так я стала не очень богатой, но все же наследницей. Можно было расслабиться и ждать появления Паньоля. Но расслабиться не давала тетя Соня. Она страдала от бессонницы, а поэтому могла заявиться и в три ночи. Придвигала кресло к кровати и дышала мне в ухо. Дышала до тех пор, пока я не решала открыть глаза.
— Ой! — восклицала она испуганно. — Я тебя разбудила! А я хотела только посидеть рядом. Так одиноко, так ужасно одиноко, особенно ночью. Хочешь, я сварю тебе какао? Когда твоя мама была ребенком, я всегда варила ей какао.
А утром она просыпалась рано и была деловита, как птичка.
— Можно подумать, что ты приехала в Париж, чтобы спать! — вскрикивала тетя Соня, рывком отодвигая гардину в моей комнате и впуская в нее солнце. — Смотри, какое утро! Завтрак уже на столе, и мы поедем… куда мы поедем? Я знаю, мы поедем в Версаль! Ты посмотришь, как жили французские короли, очень так себе, я тебе скажу, они жили, у них не было даже приличной уборной. Моя мама говорила про французов: «Фун эйбн глянцн, фун унтн — ванцн!» Ты понимаешь, что это значит? Сверху они как глянцевые обложки их журналов, а под юбками у них вонь, клопы и вши. Французы не любят мыться, у многих нет ванной в доме, а там, где она есть, ее держат для красоты. Вставай, иди в ванную! У меня она всегда мокрая, потому что я моюсь даже дважды в день! А потом мы съедим хороший дежюне, я знаю одно местечко… они готовят такую рыбу, пальчики оближешь. А потом мы поедем покупать тебе костюм. Тот, который мы купили вчера, это для вечера, а днем тоже надо в чем-то ходить. То, что ты привезла с собой из Палестины, это же просто кошмар! А потом мы будем есть мороженое в одном кафе возле Тюильри. И погуляем по парку. Надо нагулять аппетит, потому что обедать мы поедем на Лионский вокзал. Там дают замечательный эскалоп.
Если бы тетя Соня съедала все то, о чем мечтала ранним утром, месье Фосету пришлось бы передвигаться по Парижу на подъемном кране. Но Соня оставалась тощей маленькой птичкой, поскольку все эти деликатесы она заказывала, но не ела. Зато старалась впихнуть в меня все, что в нее не лезло.
Поковыряет мороженое, съест вишенку, возложенную на башенку из розовых сливок, и станет пихать мне свое мороженое в рот, ложечку за ложечкой. И приговаривать: «Зачем же мы заказали этот шоколадный пломбир, если ты не собиралась его есть?! А ну-ка, открывай рот!» И так с рыбой, эскалопом и всем остальным, да еще в двойном количестве! Я уже подумывала, не воспользоваться ли римским способом «два пальца в рот», но месье Фосет меня спас.
— Заказывайте одну порцию на двоих, — шепнул он мне, деликатно отказавшись присоединиться к нашему пиршеству.
Из этого совета я поняла, что тетя Соня пыталась раскармливать и месье Фосета. Неужели она и его кормила с ложечки, прикрикивая и подтирая остатки еды с его бороды? Бедная Соня, не успевшая насладиться материнством!
Однако контакт с месье Фосетом, в основе которого лежал комплот против Сони, оказался весьма полезным. Так, по непредсказуемому стечению обстоятельств Версаль оказался закрытым. Месье Фосет позвонил туда заказать билеты, не будем же мы толкаться у касс в общей толпе, если билеты можно заказать. И какое счастье, что он позвонил! Именно сегодня они меняют экспозицию! Так мы оказались в Латинском квартале, куда месье Фосет завез нас тоже чисто случайно. Но раз уж движение по Парижу столь затруднено, что другого маршрута просто не нашлось, месье Фосет позволит себе оставить нас на два часа, чтобы навестить внезапно заболевшую старую мадам Фосет, его матушку, которая живет неподалеку. И — ах! — опять проблема со стоянками. Повернули налево, потом направо — и надо же! — по чистейшей случайности оказались не просто в Латинском квартале, а перед входом в антикварный магазин братьев Падизада.