Гитл и камень Андромеды
Шрифт:
Месье Фосет убежал, и мне пришлось мобилизовать весь запас детских хитростей, чтобы затащить тетю Соню внутрь магазина. Антиквариат она не любила, поскольку корь и ветрянка передаются через старые книги, подушки и игрушки. Я стала лепетать что-то про старые часы, к которым нужен ремешок, а старая кожа не только не переносит корь, она лучший от нее защитник. Мы вошли в магазин, и — о чудо! — Чума стояла за стойкой.
После скандала с выставкой Бенджи отправил Чуму в Париж к своим двоюродным братьям. Чума велела не рассказывать, куда она едет, даже мне. Бенджи слово держал, но когда я объявила, что еду в Париж, не выдержал и дал адрес. И вот: Чума летела мне навстречу
Ровно через десять минут тете Соне надоело разглядывать витрины.
— Когда ты снова придешь? Где можно тебя найти? — теребила меня Чума.
Я обещала прийти назавтра, но Соня не отпустила меня до четверга. В четверг она играла в бридж с вдовой одного железнодорожника и женами двух других, один из которых еще не вышел на пенсию. Железнодорожники были коллегами ее покойного мужа, а с их женами Соня была знакома целую вечность. Других подруг у нее, кажется, не было.
В четверг месье Фосет отдыхал. Я могла ему только позавидовать. Утром мы ходили в кондитерскую заказывать пирожные, которые тетя Соня отвезет на бридж. Потом мы ходили к парикмахеру. Затем нужно было идти к мяснику, чтобы выбрать мясо для лангетов. Потом к зеленщику. Затем тете Соне захотелось купить эскарго и сыра. Потом мы выбирали цветы, которые тоже полагалось нести на железнодорожный бридж. После легкого ланча мне пришлось бежать за программой телевидения, потому что в перерыве между партиями железнодорожного бриджа принято смотреть телевизор и каждый должен сказать, какую программу он хочет смотреть, а в прошлый раз тете Соне нечего было сказать, и мадам Дюваль ей выговорила, нельзя же быть такой отсталой. Потом надо было помочь Соне выбрать платье и бижутерию, поправить ей прическу, сказать Франсин, чтобы вызвала такси… Я была уверена, что Чума уже закрыла свою лавку, но лавка, к счастью, оказалась открытой.
Чума выслушала отчет о моей новой жизни в полном молчании. Я бы сказала, что ее молчание, поначалу просто внимательное, к концу рассказа стало настороженным.
— Сколько лет этой тетушке? — спросила Чума задумчиво.
— Шестьдесят три.
— Чем она больна?
— Вроде ничем, но боится гипертонии.
— Значит, тебе предстоят минимум еще двадцать лет такой счастливой и вдохновенной жизни. И все ради квартиры на улице Сент-Оноре? Дом в Яффе ты сможешь отремонтировать намного раньше. И потом… У меня есть ощущение, что кое-что ждет тебя там, в Яффе. Кое-что очень важное. Знаешь, бывает такое ощущение, что за человеком по пятам ходит приключение. Оно ходит за тобой, я это чувствую.
Чумина интуиция была притчей во языцех. Например, она предсказывала, что ее дом сгорит, задолго до того, как пожар случился. Она многое правильно предсказала. И потерянные вещи находила. Однажды точно сказала, кто своровал «понтиак» Кароля. И Кароль нашел машину в тот же день. Арабские мальчишки из Аджами ее стырили, покатались и бросили возле промзоны в Ришоне. Чума так точно описала, где стоит машина, что Кароль приехал туда, пошел вдоль описанного Чумой забора и пришел прямо к своей машине.
Так что к Чуминым словам насчет предстоящих мне двадцати лет рабства за наследство и тем более к обещанию замечательного приключения, которое ходит за мной по пятам в Яффе, я отнеслась серьезно.
В тот вечер я вернулась домой поздно и нарвалась на скандал. Скандал был такой: Соня ходила по дому в полном молчании и швыряла вещи. Я уже давно лежала в постели, а дом все еще тарахтел: падали стулья, звенели столовые
— Вот, книги рассыпались, а поднять их некому. И я, старая, больная женщина…
— Соня, — сказала я, стараясь не рассмеяться и не перейти на крик, — завтра я уезжаю. А сейчас прекрати швыряться книгами, отправляйся в свою комнату и не смей выходить оттуда до утра. Завтракать я не буду, а выспаться хочу.
Соня посмотрела на меня с обидой, бросила всю стопку книг на пол и разрыдалась.
— В спальне! — велела я. — Рыдать — в спальне. Швырять вещи — в спальне! Сходить с ума — в спальне!
— Я хотела завещать тебе все, что у меня есть! А ты уходишь неизвестно куда и ничего не рассказываешь!
— Любопытной Варваре хвост оборвали!
— Как? — переспросила Соня сквозь слезы.
— Неважно. Это по-русски. Я не знаю, что говорят французы в таких случаях. Но если я не сбегу, ты доведешь меня до дурдома, а там мне ничего не понадобится! Никакого наследства! Там меня будут содержать за счет «Гистадрута».
— Кто это? — спросила тетя Соня с любопытством. И слезы тут же высохли.
— Не твоего ума дело! Иди спать, делай ночь, Нехама.
— Ты уже забыла, как меня зовут?!
— Тьфу! Это тоже по-русски. Нет, сегодня я еще помню, как тебя зовут, но надеюсь, что завтра забуду. Иди!
И она пошла. И была за завтраком ниже травы и тише воды. И умоляла меня остаться. Ходила за мной на цыпочках, а если я оборачивалась, махала руками и испуганно улыбалась.
Я ушла из дома в полдень, обещав прийти за вещами к ужину. В тот день Чума взяла отгул. Мы побродили по Парижу, потом пошли обедать в маленький семейный ресторанчик. Посетителей было немного, но и столиков — всего пять. Посередине зала стоял детский манежик, в нем играла с куклой и гремела крышками от кастрюль белобрысая малышка лет трех. Рядом с манежем расположился огромный лабрадор с львиной башкой. Пахло едой и пеленками. Еда была недосолена.
— Я хочу открыть свой ресторан, — вдруг заявила Чума. — Мне не нравится их пища. — И тут же, не давая себе труда переходить с темы на тему сложными ходами, продолжила: — Когда ты вернешься к тетушке, все будет иначе. Не дури себе голову глупыми размышлениями. Все уже решилось, и все хорошо. Тебе не придется переезжать ни ко мне, ни в гостиницу. А я хочу купить именно это место. Оно удобно расположено. А хозяйка опять беременна. Муж ее, зеленщик, собирается расширять свое дело, ему нужны деньги. И Жаклин не хочет больше работать. Трое детей — это уже серьезно. Думаю, в следующий твой приезд я подам тебе тут хорошие шашлыки, шуарму и острые закуски. Буду стоять вон там, где сейчас повешено распятие. Там я собираюсь поставить кассу и бар с напитками. А вот тут…
Жаклин следила за жестами Чумы и кивала. Касса, бар… Она и сама бы все сделала точно так, но зеленщик не давал ей денег.
Чума посадила меня в такси, таксист мурлыкал себе под нос песенку Азнавура, частил мелкий дождик, сверкали цинковые крыши. И мне вдруг отчаянно захотелось немедленно покинуть этот чужой праздник, принять участие в котором никто меня не приглашал и приглашать не собирался, и вернуться в Яффу, в свой сад, свою конуру, к своим многочисленным недругам и немногочисленным друзьям.