Гитл и камень Андромеды
Шрифт:
Он приехал, долго и внимательно слушал, что говорит ему дяденька из ШАБАКа, потом сам произнес короткую речь. Все это происходило за бетонной стенкой с врезанным в нее окном. Слов я не слышала, со своего стула не сходила и видела в окно только то, что было видно со стула.
Это ж надо! Привезти в Израиль международного террориста! Он мог меня застрелить, между прочим, отомстив белым и особенно евреям за хорошее к себе отношение. Мстить мне за канадскую нефть было бы глупо. Я к ней непричастна. А мог взять меня в заложницы и стрелять из-за моей спины. Господи! Да этот жлоб мог сделать все что угодно! Проклятая нефть, видно, сковырнула его с рельс. Он же чокнутый! А я тут при чем?! И что я должна была делать?
Оказалось — следовало. Меня не отпустили, пока не позвонили этому Саймону. Тот мои слова полностью подтвердил. Тогда дверь в комнату открылась, и Кароль коротко бросил:
— Пошли!
Меня отдали ему на поруки, попросив подписать декларацию о невыезде. Я подписала. С удовольствием. Ехать я никуда больше не собиралась. Пропади оно все пропадом!
Всю дорогу из аэропорта Кароль сосредоточенно молчал. Разговорить его мне не удавалось. Но стоило нам войти в дом, как Кароль разорался. Он орал, что ему надоели эти русские идиоты с их проблемами, что он хочет жить спокойно, что хватит и точка, и я могу убираться ко всем чертям, но из дома — ни ногой, сидеть в лавке, не поднимая глаз, и черт его дернул со мной связаться!
Надо сказать, я его понимала. Но может и он понять меня! Я ничего не сделала, ни в чем не виновата, я даже рада, что стала невыездной, потому что каждая поездка — это очередная неприятность. Откуда я могла знать, что этот вождь индейцев международный террорист? Да и это еще надо доказать. С чего бы такой тип полетел в Израиль под своим подлинным именем? Впрочем, я не знаю, какое имя у него подлинное, какое — нет, и мне нет до этого никакого дела! И что это за мир, в котором нельзя съесть в компании незнакомого человека жесткую перепелку, чтобы не попасть после этого как кур в ощип?!
Тут я разревелась, что вообще-то мне несвойственно. Кароль отступил, зато стала наступать Мара.
— И почему это необходимо трахаться с первым встречным!
— А я с ним и не трахалась!
Тут Марины и без того круглые глаза превратились в блюдца.
— Не трахалась? Так что же вы делали?
— Разговаривали.
— О политике?
— О политике тоже. Но больше о нефтяных вышках.
— И что ты ему рассказала об Израиле?
— Не помню.
Мара посмотрела на меня как на больную и вышла из комнаты на цыпочках. Кароль тоже исчез. А я сидела и сидела в пустой комнате, по которой гулял морской ветер, слушала всхлипы моря и вдруг решила поехать к Женьке. Оставила записку, где я, чтобы не стали искать меня через Интерпол, выскользнула из дома, села в такси и назвала адрес.
Вы скажете — дался мне этот Женька! Да в том-то и дело, что не дался. Ускользнул, убежал, вырвался из рук. А кто кроме него у меня есть и кто еще может меня понять? Цукеры? Так я же не поеду к ним после того, как ухитрилась притащить в Израиль международного террориста! У людей могут случиться из-за меня неприятности. А Женьке уже ничто не может повредить. Ему и объяснять много не придется. Он с трех слов все поймет. Маре, Каролю и лысому дяденьке из ШАБАКа не объяснишь, что для бывших советских граждан угнетенный индеец — это низшее млекопитающее, с которым полагается курить трубку мира, многозначительно покачивая головой?! И что всерьез такого типа никто не принимает. Кто же мог подумать, что эти монтесумы все еще охотятся за скальпами? Кому бы такое в голову пришло?! Они же погибают в своих резервациях от пьянства и чесотки! А потом — вождь индейцев! Как можно отказать себе в удовольствии преломить с ним мороженого лобстера во
Правда, я Женьку предала. Позволила загнать к Абке. Тоже своего рода резервация. Но и он поступил со мной плохо, мы, выходит, квиты.
И что он мне такого плохого сделал? Ну не стал он драться с Мишкой. А я бы хотела, чтобы они подрались? Мне оно надо?!
Когда Мишка потом приполз ко мне мириться и просить прощения, он же его получил! Главное — остаться друзьями. Мишка тоже парень нехлипкий. Если бы Женька полез защищать мое достоинство, а Мишка в пылу своей дури его бы покалечил, — что тогда? Разве я бы этому идиоту своему бывшему не носила в тюрьму передачи, не нанимала адвоката? И к Женьке в больницу тоже бы бегала. Так мы устроены — я, Женька, Мишка. А Кароль и Мара устроены иначе.
А теперь что? Женька копается в моторах, пьет, чего раньше не делал, и никак не может выйти из пике. Летит вниз и думает только о том, чтобы все скорее кончилось. Бам! И дым пошел.
Я и не заметила, как обгрызла себе пальцы до крови. Не обратила внимания и на время. И получилось так, что оказалась в четыре часа утра напротив ветхой избушки на окраине Нес-Ционы. Уселась на кривую скамейку под косым окошком. Что и говорить: руки у Абки золотые, но глазомер латунный, поддержанный кибуцной психологией: красота и пропорции значения не имеют, абы оно держалось и кое-как выполняло возложенную на него функцию. Окошко открывается и закрывается — уже хорошо. А что оно вставлено по диагонали — какая проблема? И на кособокой скамейке можно же сидеть, не сползая, если крепко упереться ногами в землю. Чего еще надо!
Нет, Нес-Циона, конечно, не пустынь, и местные муравьи, которых Песя называет муравчиками, они не акриды, кусавшие пустынников. Но я же и не приехала очищаться от грехов! И потом — не акриды питались пустынниками, а как раз наоборот. И мне тошно и зябко. Собаки не лают. Месяц не светит. Уличный фонарь, как всегда, не горит. Господи, какая тишина! И какой воздух! Густой, настоянный на испарениях близлежащих апельсиновых плантаций, с примесью кипарисного духа… Вот накатила волна цитрусовой сладости, а вот и запах выпечки. Значит, хозяин пекарни уже приступил к работе.
Внюхиваясь в запахи, я не заметила, как на крыльце появилась тень. Почувствовала запах табака. И поняла, что это Женька. Вообще-то он бережет свои легкие, без них о подводной охоте и думать нечего, но по ночам выходит покурить. Раньше устраивался на палубе «Андромеды». Теперь вот на кривом крылечке.
— Как съездила? — спросил Женька хриплым голосом.
— Плохо. И еще привезла с собой террориста.
— Под дулом? — в голосе Женьки послышалось неподдельное беспокойство.
— Нет. Увязался. Я думала: так, дурак, и делать нечего. Назвался вождем индейцев. Болтал всякую чушь. А у меня в этом Монреале ни одной знакомой души. Я думала, шутка. А он потащился за мной в Израиль да еще объявил себя моим женихом. Пришлось дать подписку о невыезде.
— Ерунда какая-то. А зачем его впустили, если знали, кто он? Ловили, что ли, на живца? Так тебе за это еще и премия положена. А сюда зачем?
— Решила, что ты мне нужен. Хочу забрать тебя в Яффу.
— Куда это? — ухмыльнулся Женька. — Или ты уже заработала на дом?
— Еще не заработала. Одолжила. А еще и отремонтировала в долг. Но ты не думай, я и без тебя его выплачу. Если, конечно, Кароль не выгонит меня ко всем чертям после этой истории. Он взял меня на поруки.
— Не выгонит, — сказал Женька твердо. — Ты несешь золотые яйца. Чего тебя выгонять? А в эту историю с террористом он не верит. Так, пугает, чтобы покорнее была. А насчет того, что ты сказала… Я и сам об этом думал. Глупо все получилось.