Глас Времени
Шрифт:
– Ребята, слушайте внимательно. Вам будет поручено величайшее задание. Важнее вам еще не поручали, и вряд ли поручат. Все вы знаете, какая тяжелая на сегодняшний день обстановка на нашей родине. Тяжелее всего сейчас фюреру: он попал в западню. Наши собратья предоставляют летательный аппарат со своим пилотом, чтобы отправить вас к землям Германии, – Лабберт делает паузу. – Вам будет доверено спасение Адольфа Гитлера!
Глаза солдат вспыхивают огнем фанатизма.
– Каков план? – спрашивает старший группы.
– Я полечу с вами и буду координировать прямо оттуда. Мы не знаем, находится ли фюрер в рейхсканцелярии или нет. Если он отбыл в другое место – нам придется его искать. Настраивайтесь, миссия будет тяжелой.
Возле «тарелки» Хорст встречает
Бойцы отлично снаряжены. На каждом отменная экипировка. На головах специальные каски, в которые вмонтированы радиоустройства. От пуль и осколков их будут защищать бронежилеты, а стрелять в противника им предстоит из коротких автоматических винтовок, которые поступили на вооружение всего месяц назад, но уже отлично зарекомендовали себя на учениях. Все перечисленное – черного цвета.
Лабберт спешит к Хорсту.
– Пять человек из элитной бригады с автоматическим оружием прибыли, – докладывает он. – Что дальше?
Хорст какое-то время смотрит Лабберту в глаза, затем отдает простую и ясную команду:
– Вылетаем.
Лабберту приходилось летать на новых аппаратах, но все они были произведены людьми. Подлинная «летающая тарелка», сделанная самими «антарктами», кардинально отличается от людской подделки. Прежде всего, это выражается в деталях. Отсутствует грубость в отделочных материалах. Двери, люки, соединения, всевозможные узлы выглядят настолько естественно, что формируется впечатление, будто их создала сама природа. Но, надо признаться, несмотря на всё, корабль «антарктов» ничем не превосходит корабль Фича. Место пилота здесь тоже есть, правда, только для одного и оборудовано оно механическими органами управления. Хорст неуклюже усаживается в кресло. К нему выдвигается полукруглая панель пилотирования. Много компактных и изящных рычажков, разноплановых кнопочек. Чтобы пилот видел происходящее за бортом, оптическая система транслирует четкое изображение на плоскую стену перед его креслом.
Бесшумные двигатели осуществляют подъем, в скальных породах включаются сложные механизмы, подземные ходы освобождаются, и для всех непосвящённых корабль «антарктов» становится неопознанным летающим объектом.
Лабберт покидает отсек, в котором расположилась группа спецназа. Ему сейчас нужно побыть одному, чтобы шум чужих разговоров не сбивал с собственных мыслей. Заведя руки за спину, он медленно вышагивает по закругляющемуся коридору. Системы корабля компенсируют перегрузки, благодаря чему можно чувствовать себя как на земле. Навстречу идет Хорст. Лабберт улыбается своему адъютанту, но тут же вспоминает, что это не он, и с грустью опускает глаза.
– Решили осмотреться? – спрашивает некто губами Хорста.
– Решил побыть наедине.
– Меньше чем через час будем на месте.
Лабберт вскидывает брови. Это с какой же скоростью нужно лететь!
– Когда прибудем, – говорят губы Хорста, – я не смогу пойти с вами. Мне нельзя отходить от машины, иначе связь прервется.
– Не понимаю…
– Тело вашего друга находится здесь, а мое… того, кто им управляет, в Антарктиде. Работает цепочка: этот корабль – посредник между нами, исполняющий роль антенны. Если я отойду хоть на несколько метров, ваш друг снова станет собой, – похоже, «кукловод» неплохо освоился с речью. – Я говорю это для того, чтобы, в случае чего, если этому телу все-таки придется покинуть стены корабля, вы вернули его обратно. Тогда я снова войду с ним в контакт.
– Мне все ясно, – кивает Лабберт.
– Вижу, вы здесь размышляете. Не буду мешать. Но как закончите, советую пройти в конец коридора и два раза повернуть направо.
– Что там?
Хорст не отвечает и, словно робот, выдвигается вперед.
Теперь любопытство Лабберта не позволяет ему ходить и спокойно размышлять. Он идет по указанному маршруту и натыкается на дверь. Открывает – и обнаруживает в маленьком помещении человека.
– Удивлены? – спрашивает он голосом, который знаком Лабберту с 39-го года.
– Что это значит?! Мы ведь летим вас спасать. А вы… здесь? Как?
– Вы летите спасать человека, чьей точной копией я являюсь.
– Вы двойник?!
– Да. Чтобы у победителей не возникло вопросов, я вынужден подменить фюрера в его смерти. Для всех, прямо или косвенно, он должен остаться в Берлине. Пусть даже в виде трупа, в виде сожженных останков, но так, и не иначе. Много лет назад из-за сходства с фюрером меня похитили и привезли в место, о котором я ничего не знал. Как позже выяснилось, это была Антарктида. Поскольку по происхождению я румын, меня заставили выучить немецкий язык. Да так, что я позабыл свой родной. Есть у них особые методы… – Двойник тянется за очередной кремовой корзинкой и, проглотив, продолжает: – Затем я осваивал мимику и жесты.
– А голос? Его-то как?
– Вы не поверите, но когда я вжился в бытие этого человека, когда начал повторять его движения, копировать во всем, в чем только можно, голос стал меняться самопроизвольно.
– Они все предусмотрели… – шепчет Лабберт, потрясенно покидая комнату.
В стенах бетонной цитадели еще присутствует жизнь. Под монотонный звук электрогенераторов, топот офицерских сапог, клацанье дверных фиксаторов, вдоль стен бункера проносятся звуки немецкой речи. Всюду царит какая-то неестественная сдержанность, выраженная в невозмутимых лицах и малоподвижных глазах всех здесь находящихся. Лишь грубые, в крайней степени нескладные движения тела, в том числе сопутствующие ходьбе, выдают высший градус нервозности. В этом бункере поголовно утрачено чувство времени. Его жители пользуются часами не для того, чтобы иметь представление о том, какое сейчас время суток, а лишь для того, чтобы придавать событиям некий определенный ритм и не запутаться в их череде. Однако в последние сутки поток информации извне сокращается до ничтожно малых значений.
Адольф Гитлер сидит в кресле своего кабинета. Его туловище наклонено вперед, левая рука смыкает колени, а правая теребит шерсть овчарки. В соседнем кресле нога на ногу сидит доктор Геббельс. Локоть правой руки стоит на коленке, а сама рука подпирает подбородок. В кабинете задействован только один из четырех светильников, прилаженных к стене. Мерклый свет притушенной лампы освещает двух задумавшихся лидеров рейха со стороны спины. С противоположной стороны из потемок бетонной коробки на них смотрят невозмутимые глаза портрета Фридриха Великого. За исключением дыхания собаки и хода настольных часов, в кабинете царит абсолютная тишина.
– Блонди, тебе нравится чесаться за ухом? Ну, ползи ближе, – говорит Гитлер собаке. Геббельс машинально поднимает уставшие глаза и боковым зрением наблюдает за милым общением человека и животного. Овчарка переворачивается на спину и дрыгает лапами.
– Он всегда был несколько отстранённым, в отличие от других, – произносит Гитлер.
Геббельс вопросительно поворачивает голову.
– Шпеер. Я о нем. Об этом вечном моралисте. Надо же, он посмел ослушаться моих приказов! – Гитлер перестает гладить собаку и заваливается на мягкую спинку кресла. – Но его трудно винить. Творческие натуры обладают какой-то поразительной чувствительностью к тонким процессам окружающего мира. Этим можно прекрасно объяснить его поведение. Людям искусства свойственно сторониться диктаторских режимов. И я, и, конечно же, ты, дорогой доктор, знаем, что тоталитарные режимы рано или поздно прекращают свое существование. Я могу назвать десяток действительно талантливых личностей, которые предавали своих покровителей. В этом есть что-то мистическое.