Главный бой
Шрифт:
Город, судя по черным от копоти камням, по выщербинам на плитах, что остаются от железных наконечников стрел, брошенных катапультами каменных глыб, не раз брали приступом, сжигали, разрушали. Но уцелевшие жители, как он слышал, всякий раз отстраивали на том же месте. А жителей истребить невозможно: при любой войне немалая часть тут же уходит в леса, где не отыщут среди топких болот никакие вражеские рати.
Добрыня рассмотрел высокие башни по углам городских стен. Все четыре из серого камня, настолько высокие, что острыми шпилями царапают тучам брюха. Увидел длинный ряд оружейных,
На главной площади, от которой расходятся все улицы, высится огромный каменный столб. Такие же и в Киеве, как и других городах, но даже в Киеве столбы богам из дерева, а здесь настоящий гранит, прочный и неразрушимый, словно долго и упорно обтесывали целую скалу.
Выпуклые глаза древнего бога смотрят сурово, непримиримо. Солнце блестит на гордо вздернутых скулах, челюсть вызывающе выдвинулась вперед. Вид у Крома был настолько надменный, что у Добрыни кулаки зачесались двинуть в зубы. Лицо чужого бога смутно показалось знакомым, но вспомнить не мог, хотя богов и демонов за годы странствий повидал немало.
Леся громко фыркнула. Добрыня перехватил ее взгляд. Вид у Леси был такой, словно тоже собиралась двинуть кулаком в челюсть. Только почему-то смотрела на него.
— Эй! — крикнул он прохожему. — Здесь есть корчма?
Прохожий даже не повернул голову, ответил с безразличием к варвару:
— Какой город без корчмы?
— А где? — спросил Добрыня.
Прохожий толкнул калитку, успел крикнуть через плечо:
— Ты настолько дик?
Леся проворчала в захлопнувшуюся калитку:
— Грубые тут какие-то…
— Да нет, — ответил Добрыня. — Здесь не любят праздных вопросов. Он понимал, что я знаю, где корчма.
Она удивилась:
— Знаешь?
— Конечно.
— Где?
Он усмехнулся:
— Как всегда, на перекрестье дорог.
Леся застыла в седле настороженная, пальцы безотчетно щупали рукоять ножа на поясе. От тяжелых стен если и веет надежностью, то не для нее, выросшей в широком вольном поле. Ее угнетает даже лес, а эти каменные громады так и вообще…
По узким улочкам уже сновали тележки хлебопеков, что развозили испеченный ночью хлеб. На рынок потянулись подводы с битой дичью, рыбой, корзинами с ягодами.
На двух гигантов на огромных конях посматривали с вялым интересом. Леся решила, что женщины в мужской одежде здесь не в диковинку. Вскоре пошли нескончаемые ряды лавочек и крохотных рынков на каждом перекрестке. Добрыня высматривал корчму, находил, хмурился и понукал коня двигаться дальше.
Так проехали почти весь город, показалась городская стена, массивные врата открыты, стража дремлет, на подводы и путников не ведет и глазом.
Добрыня остановил коня. У входа в последнюю корчму танцевала полуголая женщина. Порыв ветра донес запах вина, растопленного
— Ладно, — сказал Добрыня. Леся ощутила в голосе витязя поражение. — Заглянем сюда. Остальные не лучше…
Они набросили поводья на крюки у коновязи. Добрыня метнул монетку мальчишке, остановился посмотреть, сколько тот сыпет в кормушку зерна, поднялся на крыльцо. Леся шла следом шаг в шаг, морщилась и старалась не смотреть под ноги. Ступеньки забрызганы блевотиной и кровью. Сильный запах мочи выворачивает ноздри.
Помещение оказалось заполнено разреженным дымом. В потолке широкая дыра, но дым выходил нехотя, плавал под сводами широкими кольцами, оседал черными лохмами на паутине. А сами пауки, огромные как воробьи, черные и лохматые, неслышно скользили по таким же толстым мохнатым нитям.
Посреди корчмы жарилась на огромном вертеле туша быка. Жар от красных углей заставил отодвинуться вместе со столами даже самых стойких, уже упившихся, а то и упавших под стол.
Вместо воздуха туман из дыма, чада и удушливого запаха горящего рыбьего жира: здесь его пользовали в светильниках вместо привычного бараньего или свиного.
Люди ели руками, будь то мясо или каша. Лица многих изуродованы шрамами, а у некоторых даже с выжженными клеймами. А у кого клейма не заметно, то лишь потому, что длинные волосы и бороды прятали все, кроме сразу насторожившихся глаз.
Добрыня провел Лесю к свободному столу. Горка грязной посуды, на столешнице потеки пролитого супа. Леся замерла в отвращении, Добрыня взял стол за край, перевернул. Посуда с грохотом ссыпалась на пол. Глиняные тарелки и кувшины разлетелись на черепки.
На шум примчался хозяин с двумя огромными помощниками. Не глядя в их сторону, Добрыня бросил на стол пару золотых монет:
— Вытереть стол досуха. Я не знаю, есть ли у вас хорошее мясо или рыба… но тащите все, что можно есть человеку, а не скоту!
За спиной Добрыни послышался ропот. Хозяин схватил монеты, попробовал на зуб одну за другой, кивнул помощникам:
— Быстро! Стол вытереть, принести скатерть, подать того гуся, что готовили для управителя… Быстрее, говорю!
Помощники умчались, а Добрыня бросил на стол еще золотую монету:
— А это за быстрое и правильное решение.
Монета быстро исчезла в громадной лапе. Леся решилась наконец сесть, обнаружила, что лавка под ней уже совсем другая, чистая, с удобной резной спинкой.
Когда от гуся осталось меньше половины, даже Леся стала есть медленнее, начала копировать манеры Добрыни, искоса посматривала, как он красиво пользуется ножом, как без шума добывает сладкий мозг из самых толстых костей.
Как ни был занят гусем, Добрыня заметил, как в помещение быстро вошел, почти вбежал, человек в темной дорожной одежде. Волосы наполовину блестели серебром, но сухое волевое лицо на взгляд Добрыни говорило ясно, что сил еще с избытком, человек готов драться, падать под ударами, но подниматься снова. Шрамы уходили с лица на шею, еще Добрыня заметил цепкий взгляд, а также дикий страх в темных глазах.