Главный подозреваемый

Эрлих Генрих Владимирович

– Гражданин Магомедов, а зачем вы сюда приехали в праздничный вечер? Ведь отделка ваших апартаментов далека от завершения, это я еще снизу заметил.

– Это у вас праздник, а у меня все дни рабочие, – сказал Магомедов. – Я каждую пятницу сюда приезжаю, в это время, рабочих контролирую.

– Ну и что рабочие?

– Бездельники. Ушли. Испарились, – Магомедов плавно поднял руку с растопыренными пальцами, вероятно, иллюстрируя сей процесс.

– Когда?

– Не знаю. Когда мы поднялись, их уже не было.

– Возможно,

я могу внести некоторую ясность в этот вопрос, – выступил вперед подполковник. – Я когда шел сюда, второй раз шел, потому что одну вещь забыл и вернулся, то когда вниз по лестнице спускался, в том, моем подъезде, то кто-то шел передо мной. Я-то на пятом живу, только на лестницу ступил, а он уж почти в самом низу был, я глянул в просвет, кто бы это, думаю, мог быть, но увидел только руку в грязно-оранжевом, как роба, знаете, в которых рабочие ходят, да каску, точно такую же.

– Когда это было? – быстро спросил опер.

– Не могу точно сказать, на часы не смотрел. Когда первый раз выдвигался, смотрел, чтобы прибыть точно в означенное время. 19.40 было. А второй раз? Где-нибудь в четверть девятого.

– Что-то долго вы туда-сюда ходили, – заметил опер.

– Так получилось. Ну, ты знаешь почему, Наташа, – оборотился подполковник к своей боевой подруге.

– Мы стирку затеяли, – вставила Кузнецова.

– Это все неважно, – остановил ее Кузнецов и вновь обернулся к оперу: – Я вам другое доложу. Роба та приметная, яркая, издалека видать, но как вышел я из подъезда, но ни во дворе, ни в переулке… Вот господин коммерсант правильный термин употребил – как испарился.

– А он точно спускался? – спросил опер.

Кузнецов несколько опешил и даже провел рукой по затылку.

– Действительно… Мог ведь и подниматься, а услышав, как я дверью хлопнул, вниз двинулся, чтобы со мной не столкнуться.

– Значит, в четверть девятого плюс-минус пять минут некто спускался, а, может быть, и поднимался, – глубокомысленно протянул опер и наморщил лоб.

Все присутствующие как-то примолкли, даже затаили дыхание, чтобы не спугнуть появившуюся, возможно, догадку. И вот в наступившей тишине стало слышно, что причитала Вероника, опиравшаяся по-прежнему на руку Воркутинского. Причитала, надо сказать, довольно долго, ни к кому не обращаясь, а просто раз за разом озвучивая мучившую ее мысль.

– Мы собирались в ночной клуб. Я звонила Вене с дороги, все было как обычно, все было нормально… Почему так?

– Разговаривали? Когда? – поспешно и с излишней в данных обстоятельствах суровостью спросил оперуполномоченный.

– А? Что? – Вероника подняла голову, слезы были не только в голосе, но и в глазах. – Ах да, когда? Я не помню, я не смогу сейчас вспомнить, – она встрепенулась, – я сейчас! Я вам точно скажу! – она достала мобильный телефон и принялась нервно нажимать на кнопки. – Вот, последний звонок, в двадцать пятнадцать.

– Я тоже хочу сказать, – раздался незнакомый голос.

Все

принялись недоуменно оглядываться, потом сообразили, что голос принадлежал охраннику, который до той поры не произнес ни слова. Опять же, порывался он что-то сказать давно, но никто не обращал на него внимание, кроме босса, который каждый раз малозаметным жестом останавливал его. А тут то ли Магомедов зазевался, удивленный словами Вероники, то ли жест получился совсем уж незаметным, но охранник выступил на сцену.

– Говорите, – ободряюще кивнул опер.

– Я тут слышал, типа выстрел.

– Типа или конкретно? – абсолютно серьезно спросил опер.

– Конкретно. Курил у открытого окошка и – услышал. Снизу, – охранник, не доверяя, видно, словам, показал пальцем вниз, потом задумался и продолжил. – Но я там был, – палец пошел вверх, к мансарде, – а оттуда низ – это… – палец пошел вниз и уперся в дверь квартиры № 12.

– Что еще показать можете? – спросил опер, вновь абсолютно серьезно.

– А чё? Позвонил Коляну, водиле нашему, он тоже слышал, но все спокойно было, я и не стал гнать волну. Да, чуть не забыл! – спохватился он. – Когда бабахнуло, я на часы посмотрел, почти полдевятого было.

– А у вас что, обычай такой – на часы смотреть, когда рядом стрелять начинают? – опер вернулся к своему ерническому тону.

– Я чё, что-то не так сказал? – повернулся охранник к Магомедову.

Тот только скривился в ответ.

– Кто-нибудь еще слышал звук, похожий на звук выстрела, в означенное время или в любое другое? – спросил опер.

На лицах всех собравшихся появилось одинаковое сосредоточенное выражение, все добросовестно старались вспомнить, не слышали ли они какой-нибудь необычный звук, на который они не обратили тогда внимания и который оказался на поверку роковым выстрелом.

– Ничего не могу припомнить, – тихо сказала Таисия Северину, – я приехала в восемь, значит, мы дома были, телевизор орал, масло на сковороде шкворчало, ты говорил что-то, не переставая. А я помню, только и сказала, что у нас такая звукоизоляция, что хоть стреляй, хоть режь, никто не услышит. Как чувствовала! Я всегда чувствую!

– Все так, только приехала ты… – Северин оборвал фразу и стал прислушиваться к тому, о чем переговаривались оперуполномоченный со старшим сержантом.

– А ведь совпадает со временем вызова! – жарко зашептал старший сержант.

– Я тебе, Утюжев, вот что скажу, – так же тихо ответил ему опер. – Если ты будешь старших по званию за идиотов держать и всячески это демонстрировать, то навсегда в старших сержантах останешься.

– Да я, товарищ старший лейтенант, это к тому, что вовремя бы мы приехали или чуть позже, ничего бы не изменилось.

– Как знать, как знать. Кому-то, судя по всему, было нужно, чтобы вы вовремя приехали.

– Выходит, мы планы его порушили. Тоже хорошо!

– Может быть, тебе еще за это медаль дать?