Глаз бури

Мурашова Екатерина Вадимовна

Аккуратно собрав в две огромные картонки из-под шляп свои пожитки и стараясь не слишком помять кружева, Дашка перевязала их бечевой и, слегка сгибаясь под тяжестью, сбежала по крутой лестнице вниз. Старик Иван, который симпатизировал пухлой спокойной девице, попытался ухватить ее за рукав:

– Дарья! Стой здесь, со мной! Не ходи туда! Не ровен час…

– Не волнуйся, дядька Иван! – Дашка легко высвободилась и с беспечной улыбкой чмокнула старика в морщинистую щеку, благодаря за заботу. – Я еще раз сбегаю и насовсем к тебе приду!

– Дура, ведь совсем дура! – покачал головой старик. – И родителев нетути, приглядеть-то за ей…

Дашка же, подобрав юбки,

с неожиданной для нее скоростью понеслась за угол, и вбежала в Дом Туманова через черный ход. На первом этаже еще можно было дышать, но чем выше Дашка поднималась, тем гуще и нестерпимее становился дым, хотя девушка дышала через специально заготовленную ею мокрую тряпку. В апартаментах Туманова никого по виду не было. Стараниями Иннокентия Порфирьевича железный сейф, в котором хранились бумаги и документы, выломали из стены спальни и снесли вниз. Не доставало и еще некоторых ценных и антикварных вещей. «Должно быть, Софья Павловна позаботилась!» – подумала Дашка и немедля приступила к исполнению своего плана. Удача улыбнулась ей на третьей попытке. С усилием содрав со стены картину со сражающимся рыцарем и едва не получив по голове тяжелой рамой, Дашка обнаружила приклеенную с обратной стороны серую пухлую папку на завязках. Обернув ее в сдернутый с плеч платок и сгибаясь от кашля, она уже изготовилась бежать назад, как вдруг услышала тоненький голосок:

– Даша! Что это ты тут опять делаешь?

Резко развернувшись, Дашка увидела горничную Таню, стоящую в распахнутых дверях.

Быстротой соображения Дашка никогда не отличалась, даже если не брать в расчет удушливый дым, рев недалекого огня и треск ломающихся где-то перекрытий. Вылупив слезящиеся глаза, она молча смотрела на маленькую горничную.

– Ты… украла… – тихо сказала Таня. – Софья Павловна… Где?

– Нету тут никакой Софьи Павловны! – рявкнула Дашка, и подбежав к согнувшейся от кашля Тане вплотную, взглянула сверху вниз. – А про то, что видела… Только пикни кому… Пожалеешь! Поняла?! – Дашка с силой отшвырнула Таню с дороги и понеслась к выходу. Хрупкая горничная отлетела в угол распахнутого гардероба и там затихла.

Выскочив на улицу, и отбежав в сторону по переулку, Дашка несколько секунд ошалело озиралась, жадно хватая ртом воздух. Потом прокашлялась, сделала свое обычное – сонное и слегка туповатое, лицо, и свободной походкой, не позволяющей ни на минуту усомниться в роде ее занятий, влилась в ручеек спешащих на пожар зевак.

Оказавшись на площади перед Домом Туманова, Дашка позволила себе чуть-чуть поглазеть на слаженные действия прибывших пожарных и полюбоваться внушительной фигурой брандмайора, который стоял на возвышении, освещенный двумя факелами, и отдавал распоряжения. Потом встряхнулась и оглядела собравшуюся толпу. Как и ожидала, легко нашла темно-малиновую фуражку рассыльного. Прочитать надпись по околышу: «Петровская артель, рассыльный такой-то», Дашка не могла, да в этом и не было надобности. Рассыльные были обычно люди пожилые, проверенные, вносили при вступлении в артель порядочный «вкуп» и свято блюли коммерческую и личную тайну клиента.

Отозвав рассыльного в сторону, Дашка назвала адрес, продиктовала послание и вручила деньги.

– Только ты не перепутай, дядечка! – напутствовала она. – Фамилиё сложная, немецкая, не как-нибудь. И быстро-быстро!

– Не переживай, барышня! – солидно отозвался рассыльный, косясь через плечо на все разгорающийся пожар. – Все обскажем в аккурате.

Иннокентий Порфирьевич в грязном и порванном по пройме сюртуке,

с непокрытой головой стоял в стороне, окруженный служащими и гостями Дома Туманова и время от времени плотно зажмуривал и снова открывал глаза, как будто надеялся, что ужасающая картина исчезнет, растает в небытии. Иногда к нему, как к наличествующему должностному лицу из горящего заведения, подбегали представители сражающихся с огнем пожарных, чтобы задать какой-нибудь вопрос. Иннокентий Порфирьевич отвечал внятно, но тихо, пожарные, слух которых был настроен на крики команд и рев огня, ничего не понимали. В конце концов, один из ресторанных официантов стал «переводить», т. е. выкрикивать прямо в ухо гонцу то, что говорил управляющий.

– Людей, людей всех вывели? – в который уже раз спросил Иннокентий Порфирьевич.

– Гостей в первую очередь, – послушно, тоже уже не в первый раз доложил Мартынов, бравый как всегда, но с покрасневшими глазами, в бороде которого застряла подозрительная капля влаги. – Кухня эвакуировалась под руководством мосье, даже кастрюли и пряности заморские вынесли… Да вон он сам, плюется и по-хранцузски ругается… Эконом тоже своих людей самолично отослал, все вроде на месте, да ведь поразбежались здесь-то… Шляпницы… у них только нынче занялось, сто раз успели, Прасковью Тарасовну я сам под руки выводил, все пыталась пожар тушить…

– Где Софья Павловна?

– Софья Павловна? – Мартынов пожевал ус. – А должна быть? Я ее не видал…

– Где Софья Павловна?!! – дико, срываясь на фальцет, заорал Иннокентий Порфирьевич.

Подбежавший с очередным вопросом пожарный отшатнулся и глянул на человечка-лису с удивлением и упреком.

«Может же, ежели захотит,» – пробормотал он себе под нос.

Мигом выяснилось, что хотя Софья Павловна и должна была находиться в покоях хозяина, с начала пожара ее никто не видел. Да и до пожара – тоже. Когда забирали сейф и вещи из апартаментов Туманова, решили, что она уж вышла на улицу – от греха подале.

– Может быть, она ушла куда? Погулять? – с надеждой, неизвестно у кого спросил Мартынов.

– Нет, – вдруг решительно выступил один из крупье, тощий юнец с лихорадочным румянцем на щеках и профессионально цепким взглядом. – Я был там, помогал носить. На столе лежит ее, Софьи Павловны, блокнот для записей. Раскрытый. И карандашик золотой. Она с ними никогда не расстается, и когда уходит, с собой берет.

– Что ж? Что ж?!

– Где ж она?

– Может, от дыма сомлела и упала куда?

– Надо пожарным сказать…

Голоса множились, сливались в гул. Все в Доме, независимо от их отношения к происходящему, знали, чем и кем является Софья Павловна для хозяина заведения.

Иосиф, похожий на весеннего растрепанного грача, подбежал к брандмейстеру и быстро о чем-то переговорил с ним. Брандмейстер крутил ус и отрицательно качал головой.

Нелетяга отошел, скинул с плеч плащ и окунул его в лужу, образовавшуюся возле гидранта. Завернулся в промокший плащ и скрылся в дыму.

Никто этого не заметил, так как почти в тот же миг в ноги брезгливо отодвигавшемуся Иннокентию Порфирьевичу с воем повалилась Дашка.

– Нетути, нетути ее! – ревела она. – Тамочки осталась! Задохлась! Сгорела! Я, я одна виновата!

Подбежавшая Прасковья Тарасовна привычной оплеухой усмирила подотчетный контингент, и заставила Дашку говорить толком.

Выяснилось, что горничной Тани Матвеевой, которую Дашка видела на третьем этаже, в покоях Туманова, на площади нет и не было, и, следовательно, она погибла в огне. Отчего Дашка винила в произошедшей трагедии себя, так никто и не понял.