Глаз бури

Мурашова Екатерина Вадимовна

Чего лукавить перед собой – я никогда не любил Иосифа Нелетягу. Но простые и вместе с тем достойные обстоятельства его трагической гибели, безусловно, примирили меня с ним и всеми его недостатками, и глаза мои увлажнились слезами. Кто из нас без греха? Дашка и некоторые другие девицы плакали навзрыд.

Однако, все это было незначащим, как слезы дитяти по уроненному в пыль прянику, по сравнению с тем, что началось, когда на площадь прибыл Туманов. Едва он узнал, что Иосиф уже скончался, с ним случилась настоящая истерика. Бесконечное число раз он повторил, что вот, он нашел и привез этот распроклятый ликер, а Иосиф его не выпил. Не выпил! Как будто в этом было все дело.

Напрасно я пытался обсказать ему обстоятельства кончины его друга, то, что, умирая, он и вовсе не помнил про этот ликер… Михаил Михайлович не слушал меня (и других) совершенно, больше того, в какой-то момент мне показалось, что сейчас тяжелая рука его гнева, горя и ярости просто пришибет меня, как мелкую мошку. Однако, от намерений своих я не отступился, так как, кроме меня, просто некому было приводить хозяина в чувство. Увы! Покойному Нелетяге это удавалось естественнее и легче, как сам он был легким и (теперь я отчетливо это вижу!) незлобивым человеком…

Помощь, если это можно так назвать, явилась мне со стороны совершенно неожиданной, ибо на сцене действия вдруг обнаружились и еще прибыли прямо на моих глазах дополнительные участники.

Когда я не видел, занятый пожаром, Иосифом и делами хозяина, подъехала в красивой и дорогой карете с гербами весьма пестрая компания, состоящая из четырех женщин и двух мужчин, принадлежащих на вид к совершенно разным сословиям. Что объединило их в одном экипаже, я так и не понял. Вылезши из коляски, они все сгрудились посреди площадки, смотрели на пожарище округлившимися глазами и громко обсуждали происходящее. Утонченно светского вида молодая дама (полагаю, что хозяйка кареты), одна не принимала участия в разговоре. Ее взгляд изначально был прикован к Туманову и лежащему Нелетяге. Иногда она делала пару шагов в их направлении, но тут же с исказившимся лицом отшатывалась назад и в отчаянии заламывала полные, красивые руки.

Не заметил я и времени прибытия еще одной кареты. Возможно, она простояла здесь довольно долго, а сидящая (сидящие?) в ней изучали обстановку и планировали собственные действия. Я же обратил на карету внимание лишь тогда, когда из нее с помощью слуги выбралась пожилая госпожа в серой кружевной накидке и сразу же, не мешкая, направилась к хозяину, стоящему на коленях и рыдающему возле последнего ложа своего усопшего друга. Лицо дамы, прикрытое вуалью и увиденное теперь лишь мельком, показалось мне, тем не менее, вполне знакомым. Лишь несколько позже я узнал, что дама в вуали была старой баронессой Шталь.

Зато дикий, безумный разговор, состоявшийся между нею и хозяином, я услышал в полной мере.

Даже теперь, в тишине и покое, наедине с прозрачной ночной прохладой и белым листом бумаги, мне тяжело передать его содержание, а главное, тот обжигающий бульон чувств, которым была наполнена каждая реплика и каждый миг молчания между ними.

– Мишель, – сказала дама. – Лишь теперь все стало для меня окончательно ясным. Я тебе все объясню, и я надеюсь, что прошлое сгорело сегодня в этом ужасном огне. Огонь очищает, так говорят легенды. Мы сможем начать все заново.

– Нет, – сказал Туманов, не поднимая головы и с болью вглядываясь в обезображенное, но удивительно спокойное лицо Нелетяги.

– Да, – не согласилась дама. – Я узнавала о тебе и говорила с тобой. Ты похож на меня больше, чем два других моих сына. У тебя та же бульдожья хватка и та же жизненная энергия…

– Нет, – повторил хозяин. – Я действительно был похож на вас, баронесса, но это в прошлом.

– Не называй меня баронессой…

– Все остальные наименования, которые я смогу для вас подобрать, будут слишком неблагозвучны.

– Мишель!

Я объясню тебе… Это чудовищное стечение обстоятельств…

– Я ненавижу это имя, и пожалуй, еще раз сменю его. Иначе меня будут преследовать воспоминания, как вы его произносили…

– Я буду называть тебя так, как ты захочешь. Я на все согласна… Капиталы, я понимаю, тебя не слишком интересуют, но ты не хуже меня знаешь, что деньги никогда не бывают лишними. Но вот положение в обществе, возможность для вхождения в круг избранных… Этого тебе всегда не хватало, и все это я еще успею тебе дать. Ты еще молод и пользуешься у женщин бешеным успехом. Хорошая партия, которую я сумею для тебя составить, откроет для тебя и твоих детей, а моих внуков…

– Замолчите и уходите отсюда. Сейчас. Немедленно.

Туманов поднялся во весь рост и угрожающе навис над баронессой. Выражение его лица смотрелось таковым, что я лично убежал бы, не оглядываясь. Баронесса лишь усмехнулась краем узких сероватых губ.

– Твоя ярость и сила с трещиной посередине. Как и у него, у Ефима… Я имею в виду твоего отца. Но это ничего. Я сумею все поправить. А твои дети… Уж они-то получат настоящее воспитание и образование…

Туманов усмехнулся и изобразил светский поклон. В его виде и состоянии его гардероба вся композиция смотрелась изощренным издевательством.

– Простите, баронесса, – галантно сказал он. – Мне нынче недосуг с вами. Вы разве не видите? Во время пожара я потерял своего драгоценного друга, и теперь сердце мое разбито, – Туманов вновь опустился на колени и нежно прикоснулся губами к вымазанному сажей лбу Нелетяги. – Да и о каких детях вы говорите? Вы искали обо мне, так вам разве не донесли, что я?…

Баронесса страшно побледнела, и словно бы стала меньше ростом.

– Мишель… Но все эти истории, которые про тебя рассказывают… Княгиня К….

– Вам ли не знать, как свет любит преувеличивать то или иное… Чтобы вылущить из всего этого слово правды… Но, право, повторюсь, мне недосуг… Поверьте, дела давно минувших дней волнуют меня куда меньше, чем только что случившаяся потеря…

– Красный петух! – вдруг громко, словно в бреду, воскликнула баронесса. – Вот оно! Предсказание! Я столько лет не могла понять! Красная птица – петух! Огонь – красный петух, в котором я потеряла все! Она была права!

Туманов отвернулся. Баронесса постояла еще и пошла прочь, шаркая ногами. В ее грузной, обвисшей, удаляющейся фигуре было для меня нечто столь раздражающе знакомое, о чем и думать не хотелось… Но кто мог предположить?!

– Иосиф, Иосиф, ты и мертвый оберегаешь меня… – всхлипнув, прошептал Туманов, сидя на земле и гладя Нелетягу по жестким, спекшимся от огня волосам.

После этого эпизода, который был похож на одну ужасную театральную паузу, а каждое сказанное слово, несмотря на разгорающееся жаркое утро и еще не остывшие угли, казалось, повисало в воздухе насквозь промороженной льдинкой, события начали ускоряться. А может быть, это мне так показалось.

Откуда-то прискакал коренастый мастеровой, как будто знакомый большинству из пестрой компании, прибывшей в карете. Какая-то очень странная, но почти неучтенная мною сцена произошла между Дашей – одной из девиц Прасковьи Тарасовны – и немолодым лысеющим мужчиной казенного вида. Благородная молодая дама приблизилась-таки к хозяину и, по-прежнему ломая руки, что-то едва слышно спросила у него. Он ответил с почти нескрываемым гневом и раздражением, она изумленно подняла брови, да так и отошла, забыв их опустить. Поднятые брови и слегка запрокинутая назад голова сделали ее похожей на большую, белую курицу-несушку.