Глаз Паука

Локнит Олаф Бьорн

Постояльцы «Змеи и скорпиона» воззрились на последнего с изрядным недоумением. То был древний старец в потрепанной и пыльной хламиде. Скорбной невозмутимостью физиономии, горделивой осанкой и неторопливой величавостью поступи гость смахивал на дряхлого караванного верблюда. Ремесло старца со всей непреложностью свидетельствовали неразлучные спутники любого нищего – ветхий коврик, который тот волок под мышкой, и привешенная на цепочке к поясу тусклая медная миска.

– Ее светлость велела доставить это

вам, – сообщил Гилл, поравнявшись с компанией и утирая пот со лба, словно бы сопровождение старца стоило ему немалых трудов.

– Нижайшая благодарность ее светлости за ценный подарок, – заунывно продекламировал Хисс. – Только, боюсь, у нас не сыщется ничего столь же полезного в хозяйстве, дабы достойно отблагодарить госпожу Клелию за ее доброту.

– Это свидетель, дурачок, – пропела Лиа, немедленно пристраиваясь по соседству с Хиссом. Удивленно косившуюся по сторонам Юнру взял под опеку Ши Шелам – та, обескураженная излившимся на нее словесным потоком, не имела ничего против. – Вы же хотели отыскать кого-нибудь, знающего… ну, про вашу таверну? К чтецам, нанятым Юнрой, сегодня утром подошел этот добрый человек…

– Цуль Брюхошлеп, с вашего позволения, – проскрипел нищий, успевший под шумок подтянуть к себе тарелку с обедом Ши и теперь с поистине ошеломительной скоростью сметавший содержимое. – Цулем меня кличут, извольте видеть… А обретаюсь я обычно на Старой Лестнице, на второй площадке, по соседству с Рихой-Щербатым, что торгует амулетами от сглаза, и девицей Касси по прозвищу…

– Заклинаю тебя, о мудрейший из живущих, сохранить в тайне прозвище девицы Касси, ибо негоже употреблять такие слова в обществе благородных дам, – поспешно прервал Хисс словоизлияния старца. – А вы, госпожа Юнра, поведайте: зачем все-таки госпожа Клелия прислала к нам… это?

– Она велела передать: этот человек говорит правду, – пожала плечами Тавилау-младшая. – Когда он пришел и начал свой рассказ, графиня и двух слов толком не выслушала. Обрадовалась и приказала срочно отвести его сюда. А я как раз была у нее в гостях и подумала – может, вы будете не против, если я тоже послушаю его историю?

– Еще бы мы были против, – вполголоса поделился с Конаном Ши, быстро уразумевший, что сухопарая глазастая девица – наследница торговой империи Аземы Тавилау, и потому заслуживает самого пристального внимания.

«Ну что такого способен поведать старый нищеброд?» – уныло подумал Змеиный Язык. Вслух он, однако, произнес:

– Ну что ж, госпоже Клелии виднее. Досточтимый Цуль, ныне все мы, затаив дыхание, с подлинным трепетом внимаем твоим речам. Говори же, но помни, что время наше стоит дорого…

– А мои слова еще дороже, ибо время есть у каждого, а мои знания принадлежат лишь мне, – демонстрируя недюжинную мудрость, отрезал почтенный Брюхошлеп, достойный представитель Гильдии нищих и побирающихся. – Тот чтец на площади говорил о награде…

– Награду

ты только что получил, – мстительно заметил Ши, лишившийся обеда. – И сожрал.

– Что я слышу?! – возопил старец, воздевая к раскаленному небу худые руки в жесте праведного негодования. – За золото слов, ценимое владыками великих империй превыше золота купцов, сей юноша хочет заплатить миской похлебки ценою в два медных сикля?! Так знай же, о несмышленое и надменное воплощение скупости, что ты должен быть благодарен старому Цулю уже за то, что он из милосердия избавил тебя от необходимости есть сие варево, приготовляемое здешним хозяином из чечевицы, гнилой капусты и собачьей требухи…

Диери, нацелившаяся перекусить, поспешно отодвинула миску. Хисс, глядевший на старца сперва со скукой, потом с нарастающим изумлением, затрясся от безмолвного хохота.

– …но если гордыня мешает тебе принять эту жертву, то как благородный человек я готов немедленно вернуть тебе съеденное, в этой же посудине или в любой иной! – с видом оскорбленного достоинства заключил почтенный Цуль, картинным жестом протягивая Ши начисто вылизанную тарелку.

Ши, утратив дар речи, молча таращился то на злосчастную посудину, то на болтливого нищеброда.

Змеиный Язык заржал в голос и задрыгал под столом ногами. Девицы, все трое, залились дружным смехом. Лишь Гилл и Конан сохранили серьезное выражение на лицах, хотя первому это удалось не без труда.

Почтенный Цуль взирал на веселящихся юнцов скорбным взглядом старой мудрой черепахи.

– Воистину, – сказал Хисс, утирая слезы, – сегодня хороший день, ибо не всякую трапезу удается совместить с доброй беседой! Говорят, Килибор Чашник платил по дюжине золотых монет любому, кому удавалось его рассмешить…

– Однако времена Килибора Чашника давно прошли, мир изменился, и золота в монете стало вдвое меньше, – проскрипел Брюхошлеп. – Может быть, два десятка туранских империалов и скрасили бы ненадолго мою старость…

– Двадцать империалов! – задохнулся от возмущения Ши. – Да зачем тебе, старому пню, такие деньжищи?!

– …а может быть, и нет, ибо лучше в бедности хранить достоинство, чем, пребывая в достатке, выслушивать поношения, – невозмутимо закончил старец. – К тому же юные девы в «Алмазном водопаде» берут теперь не меньше трех монет за «тропу двенадцати наслаждений».

– «Тропа двенадцати наслаждений»? Да ты, как я погляжу, весьма бодр для своих лет, – хмыкнул Змеиный Язык. – Ладно же, уважаемый, будь по-твоему. Только должно тебе знать, почтенный Брюхошлеп, что тем собеседникам, чьи речи казались ему пустыми, Килибор Чашник обычно отрубал голову. А?

– Я же говорю, многое с тех благословенных пор изменилось к худшему, – равнодушно пожал костлявыми плечами нищеброд. – Теперь не сыскать среди живущих никого, подобного достославному Килибору.