Глаза ребёнка
Шрифт:
Кэролайн посмотрела на него долгим задумчивым взглядом.
— Итак, если мне удастся завтра сломать эту несчастную, мы с тобой квиты?
— Разумеется, — ответил Паже и не без иронии добавил: — Ты, наверное, уже сочинила свою заключительную речь? «Леди и джентльмены, надо отдать должное гению мистера Салинаса, он действительно все доказал в пользу мистера Паже…»
Кэролайн нахмурилась:
— А что, если я не смогу сломать ее?
— Сможешь, — тихо промолвил Крис. — Я же говорил, что ты лучшая среди лучших.
Паже
Квартира встретила его темнотой и подозрительной тишиной. Обычно Крис сразу мог определить, дома ли Карло, по каким-то неуловимым признакам догадываясь, что в данный момент сын сидит за учебником, разговаривает с приятелем или смотрит спортивную хронику. Сейчас дом казался замкнутым безвоздушным пространством, точно вся его жизнь съежилась и притаилась где-то в темном углу.
Паже поднялся по лестнице. Хотя было только половина одиннадцатого, а Карло любил полуночничать, под его дверью не было привычной полоски света.
В растерянности Паже остановился. Когда он уезжал на встречу с Кэролайн, сын показался ему полностью погруженным в себя; он безучастно наблюдал за отцом и даже не поинтересовался, куда тот собирается; похоже, он даже хотел поскорее остаться один. Крис не помнил, чтобы Карло говорил ему, что сам куда-то пойдет этим вечером.
Паже тихонько постучал в дверь.
Никакого ответа не последовало. Тогда осторожно, словно боялся увидеть бездыханное тело, он открыл дверь.
Карло — в майке и джинсах — лежал на кровати. Он встретил Паже взглядом, в котором странным образом сочетались настороженность и полнейшее равнодушие. Едва Крис вошел в комнату, в нос ему ударил стойкий запах марихуаны.
— С каких пор, — произнес он, — ты куришь эту дрянь?
— А ты не курил, что ли? — огрызнулся Карло довольно внятным, но вместе с тем будто существовавшим отдельно от него приглушенным голосом, наподобие эха. — А может, тебя удивляет, что я занимаюсь этим дома?
Перед Паже словно прокручивали фильм о проблемах отцов и детей в послевоенной Америке, в котором в ответ на родительское ханжество ребенок заявляет: «Мама, папа, вы что, возражаете против того, что я живу с Джонни. Или вы просто хотите, чтобы я притворялась, что не сплю с ним?» Паже вдруг ясно понял, что произошло.
Все предельно просто. Отношения родителей и детей-подростков неизбежно проходят испытание на двусмысленность и ложь — большую и маленькую. Детское ощущение собственной зависимости переплетается с затаенным чувством несправедливости. Родительское желание потворствовать своим прихотям и жить своей жизнью исключает доступ в эту жизнь детей. Но самым благополучным семьям, к которым Паже причислял и свою, удается во всей неразберихе отношений установить четкие границы, и нарушать их не позволено никому: это право ребенка на личную жизнь и право родителей устанавливать правила поведения, включая и некоторые табу. Хрупкий баланс сохранится
Карло, вполне сознательно, нарушил границу.
— Что ты творишь? — горько спросил Паже.
Подросток лениво пожал плечами.
— У тебя же есть твой «мартини»…
Взгляд был застывший, зрачки расширены.
— Забавно, — ответил Крис. — Но ты меня не понял. Сейчас дело не во мне, а в тебе.
Карло снова пожал плечами.
— В этом нет ничего страшного…
— Но и ничего хорошего тоже. Что ты теперь скажешь насчет баскетбола?
Глаза у Карло широко распахнулись, словно ему только что показали нечто невиданное, но в следующее мгновение он закатился от хохота.
— Насчет баскетбола, — точно эхо звенел в ушах Паже насмешливый голос сына. — А что ты скажешь насчет твоего процесса, папа?
Кристофер присел на край кровати.
— Ну ладно, — помолчав, произнес он. — Я действительно сморозил глупость. Я должен был сказать, что люблю тебя и что мне небезразлично происходящее с тобой.
— Происходящее со мной? — В голосе Карло все еще сквозило недоумение, но уже не было откровенной враждебности. — Папа, оставь меня в покое. Я начинаю привыкать к тому, что происходит. Когда тебя больше нет рядом…
Паже почувствовал, что цепенеет.
— Я буду рядом.
— Ну конечно. Тебя никто не собирался обвинять. Потом, когда тебя все-таки обвинили, собирался все уладить. А потом я увидел, что ты не в состоянии этого сделать. — Голос сына звенел от негодования. — Как по-твоему, чем я занимался пару дней назад? Папа, ты втираешь мне очки. Неужели тебе не понятно, что теперь я уже точно знаю, когда ты пытаешься повесить мне лапшу на уши? Неужели ты считаешь, что только ты понимаешь меня?
Слова потрясли Паже; прошло то время, когда он мог уговорить сына, потом был слишком занят, чтобы вовремя понять это.
— Хорошо, — промолвил он наконец. — Я попал в серьезную передрягу. Но не потому, что это я убил Рики. — В отчаянии он покачал головой. — Боже мой, Карло, как бы мне не хотелось впутывать тебя во все это.
— Но я уже запутался в этом. — Карло приподнял голову, опершись локтями о кровать. — Я устал притворяться в угоду тебе. Сколько еще я должен, по-твоему, терпеть?
— Я не знаю.
Голос Карло зазвучал тверже:
— Папа, ты многого не говоришь мне.
Крис медленно опустил голову:
— Карло, есть вещи, о которых я не говорю ни одной живой душе. Потому что не могу.
Карло не сводил с него пристальных глаз.
— Почему?
— Потому что, в конечном счете, эти люди не отвечают за мои проблемы. И еще потому, что, открывшись, только наврежу самому себе. — Помолчав, он прибавил: — Сын, ты единственный, кому я рассказал хотя бы это.