Глазами богов
Шрифт:
– Вы пугаете меня. – Шарон испуганно посмотрела на доктора. – Вы, наверное, что-то путаете. Нам не требуется ваша помощь. У нас всё замечательно. Прошу вас, оставьте нас в покое!
– Если ваш муж находится здесь, то что мешает вам познакомить меня с ним. Мистер Райт его знает, а вот я нет. Убедите нас в его существовании. Пусть он хотя бы голос подаст, что ли, и тогда я обещаю вам, если его присутствие в этой квартире подтвердится, мы тотчас же покинем вас и больше не побеспокоим. Но… – Он замолчал, выждал десять секунд, прислушиваясь, и, разведя руками, с сожалением констатировал: – Но, кроме нас троих, тут, как я понимаю, больше нет никого.
– Есть! – выкрикнула Шарон, и направилась к выходу. – Он живой! Покиньте квартиру!
– Я не думаю, что мы сможем сделать что-то ещё. Пожалуй, оставим несчастную, –
Шарон оглянулась и оцепенела от увиденного. Её лицо выражало не просто негодование, оно выражало ярость и злость, вызывая у присутствующих страх. Никто не смел врываться в её святую святых – спальню. Она заверещала: – Не смейте входить! – И подбежала к представителю, вцепилась в его рукав пиджака, как разъярённая кошка, и принялась вытягивать из комнаты. Тот, не обращая внимания на неё, успел пробежаться взглядом по спальне, но ничего, что могло бы указывать на присутствие в ней постороннего человека, не обнаружил.
– Прошу вас, успокойтесь. Джон, вернись в комнату. Нас могут услышать соседи.
Джон, поправляя пиджак и разравнивая ладонью мятый рукав, поддался натиску хозяйки и вышел из спальни, насмешливо и брезгливо поглядывая на неё. Девушка, тяжело дыша, вернулась в спальню, осмотрела её, немного успокоилась: Роберт не выдал себя. Затем вытерла слёзы, поправила причёску и вышла.
– Уходите, – едва сдерживая ярость, сквозь зубы процедила Шарон. – Иначе я вызову полицию.
– Не стоит к этому прибегать. Мы сейчас же покинем ваш дом. Но вашего мужа здесь нет. Будь он здесь, непременно бы вышел из комнаты и не допустил, чтобы его жену до слёз довели двое посторонних мужчин. – Доктор посмотрел на платье Шарон, потом прошёлся глазами по её ногам и обуви, и, не скрывая своей брезгливости, сочувственно посмотрел ей в глаза: – Вы перестали следить за собой.
Визитёры направились к выходу.
– Мы умываем руки. До свидания. Социальные службы позаботятся о вас.
Как только Шарон закрыла за ними дверь на ключ, сразу подбежала к двери спальни. Но, дотронувшись до ручки двери, вдруг застыла – вспомнила слова, сказанные доктором. Она с опаской оглянулась, чтобы посмотреть на своё отражение в зеркале, прикреплённом на противоположной стене, а затем медленно нагнула голову и осмотрела своё платье и обувь, и – ужаснулась! Вместо платья на ней висел сто лет не глаженый и давно не стиранный домашний халат, а на ногах вместо туфель были кроссовки. Причём разного цвета. На голове, казалось, произошёл взрыв: волосы торчали во все стороны, несколько дней нечёсаные и неделю не мытые.
Робби не должен видеть её в таком виде, и она спешно скинула обувь, стянула халат и переоделась в более приличную одежду. Как же она могла не заметить и пойти на работу в таком виде?
На ходу приглаживая непослушные растрёпанные волосы, она вошла в спальню и позвала мужа:
– Выходи, дорогой. Они ушли.
Гробовая тишина сначала испугала её, но через несколько секунд послышался шорох и знакомое, сдержанное дыхание. И вот, перед ней ниоткуда появился Роберт: красивый, мужественный, с доброй улыбкой на лице, целый и невредимый. Слегка, правда, уставший и сонный, – но живой. Она бросилась ему на шею и крепко обняла, прижала к себе точно так же, как прижимала на первых свиданиях. Она прикоснулась губами к его мочке уха, и нежным голосом стала что-то тихо-тихо шептать: возможно, она жаловалась ему на злых людей, а может, говорила про любовь, про их светлое будущее… про Аляску.
Он тоже крепко сжимал её в своих объятиях. И постепенно она забыла всё негативное, что было до этого. Её уже не волновали ни злые языки людей, ни сумасшедшая соседка Глори, ни доктора, ни юристы. Её не беспокоил больше тот мир, в котором заживо похоронили её мужа. В объятиях любимого Робби она была спокойной и уверенной.
Так, слившись друг с другом, они стояли вечность: девушка и пустота, которую она обнимала за шею, нашёптывая ей на ухо:
– А все говорят, что тебя нет…
К О Н Е Ц
Сумасшедшие фрукты
"Игроку всего тяжелее перенести не
а то, что приходится прекращать игру"
Мадам де Сталь.
Я тогда был молодым специалистом и проходил интернатуру у ещё малоизвестного в то время доктора Самуэля Стоуна, в его психиатрической клинике в Филадельфии, штат Пенсильвания.
Большую часть времени мы, молодые врачи, корпели над стопками папок с описаниями текущих и архивированных историй болезней пациентов нашей клиники: читали, изучали, зубрили, набирались опыта правильно и точно диагностировать болезни. Особенно важным в нашей работе является умение распознать расстройство во время первичных собеседований, или "допросов", как мы их называли, дабы в дальнейшем точно классифицировать заболевание, а затем подобрать правильный и, главное, результативный курс лечения с применением соответствующих лекарственных препаратов. "Особенно важным опытом, – постоянно напоминал нам Стоун, – для точной диагностики расстройства, если таковое будет иметь место, вам послужит практика личной беседы с пациентом, впервые обратившемся за помощью". Потому мы были частыми гостями в кабинете доктора Стоуна, когда он проводил такие беседы лично.
Как вчера помню тот день, когда к нам обратился Луис Родригес Диаш. Именно я накануне принимал его звонок и записал на приём к доктору. Именно тогда, разговаривая с ним по телефону, я впервые ощутил укол какой-то непонятной тревожности, вдруг ни с того ни сего возникшей у меня: появилось ощущение сродни тому, когда возникает ничем не обоснованное предчувствие какой-то беды. Вроде и голос его был приятным, хотя немного дрожал от волнения, вроде ничего такого странного и необычного в нашем диалоге не прозвучало – обычная формальность: имя, адрес, номер телефона… Но вот во время разговора я почему-то почувствовал, что этот пациент что-то такое новое привнесёт в нашу (либо мою) размеренную жизнь своим появлением. Причём что-то отнюдь не радостное. Но что, я не мог понять. Может жалобу напишет в связи с тем, что мы неверно поставим ему диагноз? А может он в порыве бешенства ранит доктора или, хуже, – убьёт его? О, нет! Не хотелось бы думать о таком. Что же касается самого Диаша, единственное, что беспокоило его самого в тот момент больше всего, так это анонимность. Раза четыре за время нашего пятиминутного разговора он настоятельно просил о полной конфиденциальности своего визита в клинику.
Луис Родригес Диаш явился точно в назначенный час. Это был молодой человек двадцати восьми лет. Слегка смуглая кожа лица и кистей рук, плюс лёгкий акцент, выдавали в нём испанское происхождение (как в последствие выяснилось, он был португальцем). Опрятно одетый, аккуратно подстриженный, на первый взгляд он не производил впечатления человека, страдающего психическим расстройством. Лишь напряжённая маска лица и настороженный взгляд выдавали его внутреннее переживание. Ну, а кому удавалось скрыть беспокойство при посещении кабинета психиатра? Это и понятно: не каждый по своей воле готов прийти к нам самостоятельно, признавая себя, выражаясь языком обывателя, душевнобольным. Тут уж не до улыбок и шутовства. Но Диаш держался молодцом. Строгие тёмные глаза оценивающе осмотрели интерьер кабинета, потом изучили меня и остановились на докторе Стоуне. Психиатр предложил гостю расположиться, как тому будет комфортно: на кушетке или в кресле. Диаш выбрал кресло. Сел, стал ожидать вопросов доктора. Моё место находилось у противоположной стены, где я сидел за небольшим столиком, наблюдая за ними сбоку. Это место служило чем-то вроде чайно-кофейного уголка: на нём располагались пачки чая, кофе, сахарница, чашечки и массивная кофе машина, занимающая почти треть всей поверхности стола.
После нескольких дежурных реплик про политику и погоду, доктор, как бы невзначай, перешёл к делу:
– Что вас, мистер Диаш, в столь прекрасный летний день заставило посетить наш угрюмый мир?
Ответ последовал незамедлительно, словно Диаш только и ждал этого момента, когда его спросят об этом. Ответ был столь неожиданный и необычный, что лично меня поставил в ступор:
– Фрукты.
– Фрукты? – переспросил доктор, не поведя и бровью и не отрывая глаз от журнала, в котором с невозмутимым видом продолжал делать какие-то пометки. – Какие фрукты?