Глазами, полными любви
Шрифт:
* * *
В пятом классе у Натки сменились учителя. Вместо одной преподавательницы, молодящейся аккуратненькой Дины Александровны, появились предметники. Каждый обладал собственной изюминкой. Историк, например, имел обыкновение время от времени приходить на уроки в туфлях на босу ногу. Натка не понимала, почему он игнорировал столь значимый предмет гардероба, как носки, – может быть, проспав, не успевал их натянуть.
Эффект получался довольно комический. Пафосно изложив у доски очередную порцию дат и связанных с ними событий, потыкав указкой по картам, педагог возвращался к своему столу. Когда он садился на стул, задравшаяся
– Кэ-па-эс-эс.
Другая учительница, химичка, могла появиться в классе в валенках, весьма неделикатно попахивающих навозом. Бедолага, спеша на первый урок от своего семейства и хлева со скотинкой, наверное, тоже не успевала переобуться в более приличную обувь.
Педагогический коллектив школы однородностью не отличался. Костяк составляли несколько старожилов, в частности, директор школы, бывший фронтовик, и его жена математичка. Эта семейная пара являла собой образец лучших представителей сельской интеллигенции. Худощавый, слегка прихрамывающий Дмитрий Андреевич носил на лацкане единственного, похоже, костюма орден Красной Звезды. О своих военных подвигах педагог не распространялся, но любой понимающий человек знает: такая боевая награда вручалась за личное мужество и храбрость в бою.
На мирном поприще, где обстоятельства не требовали проявления этих качеств, Дмитрий Андреевич снискал уважение коллектива и учеников за доброжелательность, простоту и справедливость. Такой же доброжелательностью, каким-то домашним уютом и спокойствием веяло от его жены Инны Ивановны. В дебрях математических премудростей она не только чувствовала себя как рыба в воде, но умела доходчиво, ясно донести свои знания до самых тупоголовых учащихся. У Натки Инна Ивановна преподавала в восьмом классе, и этот период стал самым светлым этапом во взаимоотношениях школьницы с цифрами, латинскими буквами и прочими математическими символами. За одну из четвертей она умудрилась получить даже пятерку.
Несколько учительниц, входивших в ядро коллектива, закаленные в баталиях ветераны учебника и указки, были женами главных специалистов совхоза. Все они, каждая в свое время, подобно декабристкам, отправились вслед за своими сужеными, распределенными на село после окончания сельхозинститута. Педагогини прижились, смирились, обросли хозяйством и привычно тянули лямку на всех фронтах своей нелегкой жизни.
Вторым эшелоном шли выпускники новосибирского пединститута, отправленные в трехлетнюю «ссылку» после получения диплома. Эти появлялись в стенах школы едва ли не каждую осень. Бессемейные одиночки умудрялись каким-то образом «слинять», едва дотянув до конца четвертой четверти. Семейных в ряде случаев затягивало сельское житье. Довольствуясь тем, что есть, они принимались вить гнездо вдали от манящих городских огней. Совхоз предоставлял им вполне приличные по сельским меркам квартиры в новых домах, которыми быстро застраивались окрестные пустыри.
Одна из таких молодых семейных пар поселилась в соседнем с Черновцами доме. Скворцовы преподавали физику, приехали в сельскую школу по распределению и как-то сразу попали в струю. Их хорошо приняли как педагоги, так и школяры. Жилищная проблема решилась для них в первые же дни – в городе о таком не приходилось и мечтать.
Находясь рядом, выглядели супруги Скворцовы довольно забавно. Жена (ее тут же на сельский манер начали величать за глаза Скворчихой) была крупной
Супруг, которого мгновенно окрестили Скворчиком, на диво точно соответствовал своему прозвищу. Высокий, тощий, очкастый, с маленькой головой на длинной шее и вихляющей походкой он во всей красе представлял собой тип смешного нелепого чудака, этакого Жака Паганеля, героя фильма «Дети капитана Гранта». Чудной оказалась не только внешность Скворчика, но и поведение. Рассказывая о чем-то, в самых неожиданных местах он прерывал фразы подвизгивающим хохотом. Видя, что кто-то из учеников не слушает на уроке, физик нараспев произносил:
– Ивано-о-о-в, выйди-и-и из класса-а-а! Тебе здесь не ме-е-есто.
Но в общем и целом Скворчика любили за добродушный нрав, увлеченность своим предметом и обширную эрудицию.
Всякий раз, купив мужу костюм, Скворчиха первым делом зашивала все карманы. Но ее усердия хватало ненадолго. Через несколько дней карманы физика начинали топыриться мотками проволоки, запчастями к приборам, отвертками, плоскогубцами… Нередко из нагрудного кармана вместо авторучки торчал молоток. Жена сокрушалась, но сделать из подростка-переростка степенного солидного мужчину ей не удалось до самой смерти. Так он и остался на всю жизнь скворчиком – легкой беспечной птахой, живущей в своем удивительном мире, наполненном фотонами, протонами, электронами и прочими невидимыми сущностями.
Школяры, зная фанатизм учителя по отношению к своему предмету, нередко бессовестно этим пользовались. Перед опросом класса время от времени кто-нибудь невинно спрашивал:
– Леонид Иванович, я вот не понимаю, как происходит процесс деления урана…
После этого об опросе можно было забыть! Физик брал в руки мел, становился к доске и – «понеслась Маруся в баню». Существовала лишь одна опасность: класс мог не попасть на перемену. Рассказ о делении ядра урана затягивался до момента, пока в класс не входил следующий предметник.
Третья категория педагогов казалась самой таинственной. Время от времени ветры истории заносили в село то один, то другой экземпляр, неизвестно откуда взявшийся и неизвестно каким образом приземлившийся рядом с классной доской. Подобно блуждающим огням, они возникали из ниоткуда и исчезали неизвестно куда, воплощая собой загадочность человеческих судеб. Поговаривали, будто таких высылали из мест цивилизации в медвежьи углы на поселение за разногласия с горячо любимой советской властью.
Гениев вроде Иосифа Бродского власти отправляли, очевидно, в более суровые и северные места, но и в Наткиной сельской школе появлялись изредка неординарные личности. Один из них, Улеф Францевич, полгода преподавал в десятом классе литературу. Откуда взялся прибалт пенсионного возраста в их деревенском захолустье, ученица не знала, но первым делом, кто бы сомневался, влюбилась в такого необычного для их мира человека.
Улеф Францевич вызывал симпатию европейской изысканностью, благородной сединой, колоритным латышским акцентом и элегантно прихрамывающей походкой. Во время ходьбы он пользовался массивной тростью с тяжелым витиеватым набалдашником темного металла. Старый подвылинявший пуловер с прибалтийским орнаментом смотрелся на нем лучше, чем на некоторых модные костюмы. Держался педагог замкнуто, отстраненно. Судя по всему, ему было о чем рассказать питомцам, но наученный горьким опытом он не лез в дебри психологии, философии и тем более политики. Предмет свой Улеф Францевич вел формально, строго в рамках программы и через полгода так же неожиданно исчез из школьных стен, как в них появился.