Глиняные буквы, плывущие яблоки
Шрифт:
Председатель усмехнулся:
– Ты меня тоже хочешь соблазнить, тварь? Забыла, что я тебя уже...
– Ну что ты, милый! – сухо рассмеялась Ойниса. – Я и не собиралась предлагать тебе свое тело... Я хотела тебе предложить только – это!
И сорвала маску.
Председатель отшатнулся...
Отхлынула, побелев, свита. Выронил оружие Участковый...
Изуродованное, исполосованное лицо глядело на толпу и скалилось.
На этот раз онемели все. Все село. И Муса. И Старый Учитель. Не
И только Учитель, который казался всем уже просто живой измученной мумией, вдруг подошел к Ойнисе и радостно посмотрел в ее лицо.
– Буква... – прошептал, нежно и удивленно проводя пальцем по багровому рубцу на левой щеке. – Рафтия... Буква стыда и перевоплощения...
Подозвав дрожащего Азизку, что-то тихо сказал ему.
Азизка кивнул – и неожиданно громким голосом, произнося кругло и ясно каждую букву, крикнул:
– Внимание, школа! Слушай мою команду! Равнение – на лицо тети Ойнисы!
Голос Азизки звучал так, как будто говорил Азизка сразу в три микрофона:
– Буква рафтия, после буквы алейг... Перед буквой осс... Начали!
10.
...И дети тихо запели.
Сначала стыдливо и недружно. Косясь на бледные лица родителей в толпе. С усилием глядя в страшное лицо Ойнисы. Боясь смотреть на раскаленное лицо Председателя.
Но вдруг их глуховатые голоса зазвучали чище и тоньше. Как будто не они пели прекрасные непонятные слова, а эти слова сами пели себя с помощью детских языков и невинных обветренных губ.
Пению помогала странная музыка, вдруг проснувшаяся где-то рядом...
Где, откуда она текла – прозрачная, влажная как шелест яблони после дождя... Удивленно переглядывались карнайчи, вертел головой скептический Иван Никитич... Одним казалось, она шла из Бани; другим – спускалась на крыльях-невидимках из пустого пыльного неба...
Музыка светилась и текла; дети, удивленные своим новым небесным голосам, пели, пели и бесшумно хлопали в ладоши... Пение окутывало всех вокруг; музыка проникала сквозь самые грубые, забитые гноем повседневности, уши.
Вздрогнули жесткие губы старика-учителя.
Подпевал на какой-то церковный лад Иван Никитич.
Пел, запрокинув голову и глотая слезы, седой Муса. Подхватывала хриплым, дрожащим голосом безобразная Ойниса.
Вот уже запела Ханифа, тряся головой, словно пыталась стряхнуть с губ неожиданную песню. Завыли сиротскими голосами люди в черном. Даже Участковый, наклонившийся было за пистолетом, так и застыл, вздрагивая – песня просачивалась сквозь его плотно сжатые губы...
Пели все – кто радостно, кто скорбно, кто в бессильной ярости. Но и их голоса звучали все чище и торжественней.
Это необъяснимое наукой явление продолжалось, наверно, недолго. Поднявшись на ту сияющую ступень, дальше которой – обморок, пение прервалось. Было слышно, как
– Смотрите! – успел крикнуть кто-то, показывая наверх.
Небо дрогнуло.
Гигантской трещиной вспыхнула молния.
Откуда она взялась на безоблачном небе? Все застыли с запрокинутыми лицами.
И пошел дождь...
– Этого не может быть, – говорили люди, ощупывая свои влажные затылки и плечи, подставляя недоверчивые ладони под капли.
– Дождь! Дождь! – запели дети и стали танцевать.
Даже окровавленная собака зашевелилась и стала ловить капли высунутым языком.
Дождь падал с безоблачного неба прозрачными плевками на все законы природы; летел и смешивался с солнцем.
И прервался... Новая молния разорвала небо и ударила куда-то недалеко от бани.
Люди вскрикнули. Кто-то бормотал молитву.
Земля на месте удара молнии задымилась, посыпались вниз с холма камни.
И хлынула вода. Прямо из земли. Вода…
Хлынула из сухой земли вода.
Из земли – вода...
– Вода... вода... вода... – закипели губы, зажглись глаза, зашелестели обметанные жаждой языки.
Поток затоплял ложбину под холмом и блестел на солнце...
– Вода-а-а-а! – закричали люди. – К нам вода вернулась!
И бежали вниз, туда, где уже бурлили волны.
– Это все колдовство... – хрипел Председатель. – Этого ничего нет!
– Может, и тебя, Председатель, – нет? Может, ты – колдовство? – смеялись люди. И бежали вниз.
Первые ряды уже вбегали в воду:
– Пресная! Люди, вода пресная... О, какая сладкая!
Вода уже растеклась небольшим озером, поток все бил из земли, поднятый песок быстро оседал. Вот уже все село было у воды; люди падали прямо на берегу и горячими глотками втягивали в себя влагу... Напившись, сбрасывали верхнюю одежду, забегали в воду, брызгались, обезумев... Снова пили, боясь, что вода пропадет, исчезнет, уйдет в землю, оставив мертвый налет соли...
Но вода не исчезала. Кто-то уже кричал из озера: “Осторожно, здесь глубоко”. И смеялся... Все смеялись. Смеялись и плакали. Старый Учитель, умыв лицо, отчего на его мохнатых бровях затрепетала радуга, вытянул дрожащую руку к озеру и зашептал:
– Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной... Ты катишь волны голубые...
И спрятал лицо в ладони.
По берегу ходила Ханифа, водя за руку бледного Участкового, и падала на колени:
– Люди... Простите нас! Ой, простите нас, люди! Это все Председатель и его мафия нас заставляли... Мы никого с мужем обижать не хотели, непроизвольно это получалось... Приходите к нам, я вам и курт, печенье подешевле продам, и носки импортные новые, сто процентов хлопок... Простите нас! Нам просто сына женить надо, вон какой сыночек вырос...