Глиняные буквы, плывущие яблоки
Шрифт:
Будь Председатель на месте, он бы, конечно, не допустил такого безобразия, как Муса на трибуне. Но Председатель с двумя людьми в черном успел удалиться, чтобы избежать щекотливого присутствия при самосуде. Он не был любителем подобных неаппетитных сцен; кроме того, какой-нибудь тайный шакал мог в суматохе швырнуть булыжник и в него самого... Короче, Председатель решил минут на пятнадцать удалиться в Баню, где у него был свой кабинетик. За старшего был оставлен Участковый.
Но как раз Участковому выдергивать Мусу из трибуны было совсем неинтересно. Да еще перед всем селом, которое знает,
Участковый тяжело вздохнул и сделал вид, что ничего не видит. И вообще небо рассматривает. Безоблачное металлическое небо...
– Люди! Не берите грех на душу, опомнитесь! – говорил с трибуны Муса. – Какой он колдун? К вам человек с неба пришел, буквы от всей души вам принес, а вы... Вы волки! Уже один раз наши предки святого человека здесь убили — вам мало...
– Кого тут убили?.. – заволновалась толпа. – ...А, это он о том дервише, который баню здесь строить приказал... У которого волосы длинные были... Э, Муса! Тот дервиш сам просил себя убить! Его не хотели убивать, сам попросился...
Муса горько засмеялся:
– Сам попросил, да? Да вы – вы если Учителя сейчас убьете, тоже потом скажете: не знаем, не видели, сам попросил!
Перевел дыхание. Толпа недовольно гудела. Муса заглотнул воздух и закричал:
– Вы знаете, люди, что я недавно на святую могилу путешествие совершил. И там мне вот что рассказали. Что святой, которому я там поклонился – это учитель нашего дервиша... И в летописи написано, что этому дервишу ангел во сне новые буквы сообщил и сказал сюда их принести – буквы счастья. И баню сказал здесь построить. А наши темные предки подвергли этого святого дервиша тяжелой смерти! Да еще лгать стали, что святой сам того хотел!
Народ напряженно молчал. Люди Председателя заволновались:
– Да что же Участковый молчит? Муса, уходи с трибуны! Тоже – мулла выискался, с трибуны выступает... Когда муллой стал, Муса?
– Я уйду! – задыхался Муса. – Только последнюю вещь скажу вам, мои дорогие... Вчера узнал, что ребенок будет у меня, по селу от радости носился, вы видели... Вот, думал, после стольких лет бесплодной жизни – ребенок у меня будет, не напрасно к святой могиле ездил-тратился... Люди! Я сегодня ночью Марьям-хон из петли еле вытащил! Еле успел! Умереть хотела... Когда воду со старой библиотеки брала, ее...
Муса осекся, словно боясь продолжать. Закрыв лицо руками, прокричал:
– Ее Председатель изнасиловал! Марьям-хон!
Толпа окаменела.
Муса, шатаясь, сошел с трибуны. И пошел к тому месту, где стоял Учитель. Люди пропустили его. Подойдя к Учителю, Муса сказал сорванным голосом:
– Теперь... кидайте ваши камни... Жить я уже не могу. Пусть с ним умру... Не хочу среди вас жить. Учитель...
Улыбка зажглась на его губах. Он стоял с Учителем.
К Мусе подбежала собака и стала облизывать ему руки.
– Та-ак!
Люди вздрогнули. Председатель
– Та-ак... Опять без меня не справились. Ладно! Ты, Муса, сам себе приговор подписал. Ты не хочешь жить? Так и запишем, Муса-жон. Такой будет урок тем, кто свою бабу слушает, а не меня, своего Председателя, который столько тебе, Муса, добра сделал! Ты даже не захотел узнать от меня, как все на самом деле было… Впрочем, Муса, я тебя позорить не буду... Я тут про многих жен мог бы кое-что рассказать. Не буду, люди, не буду. И принуждать никого бросать камень не буду. Это – как сердце вам подскажет, только как сердце... если мозгов у вас нет.
Голос Председателя громом прокатился над толпой:
– Слушайте меня! Все, кто верны мне! Кто не хочет потом рвать на себе одежду и жрать пепел! Кидай!
Несколько рук схватили камни.
Первый булыжник, пролетев, упал около ног Мусы.
Второй был послан точнее – ударил Учителя в плечо. Учитель покачнулся, но подхваченный Мусой, устоял...
И вдруг – новый голос ударил в толпу:
– Священным именем Михаила Юрьевича Лермонтова!
Старик подходил, поддерживаемый Азизкой. На нем болтался пиджак с фронтовыми медалями, звеневшими и пылавшими на солнце.
– Шайтан старый... – заскрипел зубами Председатель.
Народ смутился. О существовании старика как-то вообще забыли. Был слух, что умирает, а может, даже умер... Похорон, конечно, не было, но Старый Учитель считался таким необычным человеком, что никто бы не удивился, узнав, что он переселился в иной мир вместе со своим телом и всей домашней библиотекой. И вот теперь уважаемый покойник явился в самое неподходящее время, воскресшим и при орденах.
– Именем... Юрьевича Лермонтова – остановитесь! Уф, успел я все-таки. Что, думали, сдох старик, и можно теперь как на большой переменке себя вести? Что, если ваши родители не могут из могилы выползти и выпороть вас как следует, можно такие безобразия устраивать? Ах вы, позорники, паразиты... двоечники!
Двоечники стояли, уткнувшись горячим от смущения взглядом в песок.
Председатель тоже молчал: в его мрачных извилинах рождался новый план.
А старик уже был рядом с Учителем:
– Спасибо, Ариф-жон, помогло мне твое лекарство, не стал меня пока Михаил Юрьевич к себе забирать... Эх, Ариф, Ариф-жон, предупреждал я тебя: эти люди только страх понимают, только страх любят! А ты: святые, святые! Вон сколько камней они для тебя приготовили, шайтаны. Я-то все знал: и как ты на все деньги для детей еду покупал, как воду им в бутылках из города заказывал... Видишь, как они тебя благодарят!
Старик качал головой. Вдруг нахмурился:
– Э, Ариф-жон, да у тебя рот, оказывается, завязан! И руки! Муса, ты куда смотришь, второгодник несчастный? Или, думаешь, человек закрытым ртом разговаривать умеет? Двойку тебе по анатомии ставить за такое надо было...
Муса с Азизкой быстро развязали Учителя. Но говорить он после допроса мог только шепотом; каждое слово шипело у него в горле, как раскаленный уголь.
Зато голос Председателя заставил всех повернуться...