Глубинная Россия: 2000 - 2002
Шрифт:
Наконец, просматривается ещё один энергетический порог в 250–300 тысяч человек, с которого у городов обнаруживается возможность занять позицию реального финансового и менеджерального патрона в отношении малых городов, в свою очередь занимающих тогда позицию организатора сельскохозяйственного ареала.
Разумеется, речь идёт лишь о среднестатистической ситуации — как показывают наши зондажные исследования за два года, «отклоняющееся» поведение возможно для городов, по населённости недобирающих до критической величины, но в силу стечения благоприятных обстоятельств и персональных случайностей обретающих неординарный заряд социальной энергии и организационной инициативы. Для проверки этого предположения необходима организация серьёзного эксперимента в окружном масштабе, с целью подготовки которого в 2001 г. Центр стратегических исследований предпринял серию проектных семинаров в районах разных областей и республик.
4. Погружение в город
Прежде чем углубиться в рассуждения о сегодняшней российской глубинной периферии, необходимо несколько задержаться на суждениях более общих.
Слово «город» употребляют все, но лишь географы точно знают, что они при этом имеют в виду — у них есть карта, на карте стоит точка, и рядом надпись «город».
Обозревая российские пространства на протяжении
36
Есть города, вроде Самары, у которых символ пересечения городской черты вынесен так далеко за пределы застройки, что поначалу может показаться, что это чья-то скверная шутка.
Аэросъёмки проявляют, разумеется, некоторые специфические особенности любого российского города и в первую очередь рыхлость его ткани, обилие пустырей и полупустырей, огороженных и неогороженных, однако для сугубо постороннего взгляда это не более чем недостаток или даже ценный ресурс развития в будущем. На масштабном же плане и в особенности на карте и эта специфика исчезает почти полностью, что легко позволяло десятками лет имитировать наличие в стране градостроительной политики на всевозможных международных собраниях. Удавалось это тем легче, что терминология использовалась почти та же, что и в остальном мире, передавалась десятилетиями через вузовскую «машину» воспроизводства профессии. Тонкости же, вроде того, что именно градостроительного проектирования в прочем мире не было, а было и есть urban planning, т. е. «регулирование через планирование», от внимания ускользали.
Осмелюсь утверждать, что при успешной имитации формы города собственно городское начало в России отсутствовало почти полностью [37] и всё ещё отсутствует теперь. Это суждение в наше время можно счесть несущественным, ведь мало ли чего не было в России, или оно как бы и было, но в действительности отсутствовало, вроде сталинской Конституции. Однако есть основания думать, что без постижения уникальной природы российского «нонурбанизма» трудно сколько-нибудь разобраться в механике родной жизни. Разумеется, в подлинном смысле слова города не было, и нет на Востоке, не знавшем гражданства-горожанства, порожденного греко-римским миром. Важно, тем не менее, что не быть, как и быть можно по-разному, и в России города не было совершенно по-иному, чем в Древнем Египте, Индии или Китае. Там никому и в голову не приходило равняться по европейской схеме существования культуры Civilis, вообще обособлять культуру от среды, воплощавшей в себе высшую ценность традиции. Мы, в России, никогда не могли позволить себе подобное безразличие к европейской норме, и даже наиболее страстные проповедники «самости» и «особого пути» непременно признаются себе в трудности или вообще возможности осуществления такой химеры. Однако же мы не можем отделаться и от всеохватной уверенности в том, что все, что на наших суглинках и черноземах произрастало, непременно оказывалось непохожим на образец, и чем сильнее бывала и бывает жажда в точности воспроизвести чужое, тем страннее оказывается конечный результат.
37
Новгород и отчасти Псков картины не меняют, ибо этот чужеродный феномен был решительно раздавлен Московским государством, как только оно набрало силу при Иванах Третьем и Четвертом.
То же происходило и с идеей города, и с формой города.
По естественному влечению к номинализму в России вполне распространена исходная убежденность в ее принадлежности кругу западной цивилизованности, начиная, во всяком случае, с Петра Великого. При такой установке трудность усмотрения «нормального», т. е. европейского, города в наличных застроенных территориях вызывает раздражение, и тогда мы словно сердимся на отечественную действительность за ее упорную «неправильность». Сердимся и — начиная с В.О.Ключевского (или, если угодно, с П.Я.Чаадаева) — ищем объяснение этой неправильности и способы ее устранения так, чтобы, грамотно применяя те же приёмы, уповать на то, чтобы числиться в европейском «клубе» по принадлежности. Несколько сложнее принять иную установку: мы здесь имеем дело с особой действительностью, в которой международные термины, вроде урбанизации, обманчивы, маскируют и даже подменяют реальность. Если войти в такую позицию и стараться удержать в ней равновесие, то придется отстраивать модель средоустроения не столько обычным образом — от целого к частности, сколько путем восхождения к целому от мельчайших проявлений этого целого, не данного нам в понятийных моделях.
Вопрос местонахождения такой «молекулы» совместного бытия в пространстве России далек от простоты и, во всяком случае, целесообразно отказаться сразу же от двух крайностей. Одна — убежденность в том, что только пространство государственности как неделимая среда обладает постижимой сущностью [38] . Другая — уверенность в том, что напротив, только микросреда бытования отдельного человека может быть изучена и понята с нужной мерой полноты и определённости. Здесь естественным оказывается свойственное бихевиористам безразличие к социальному времени, взятому не иначе, как в масштабе одной биографической памяти индивида [39] . Полагаю, что всё же разумнее отталкиваться от постижения некоторой конечной целостности общежития в данный момент, чтобы в дальнейшем развернуть эти представления во времени и пространстве к их пределам, охватным для более ли менее оснащенного мышления. Отсюда мой интерес к малым поселениям и, соответственно, тема этой книги.
38
На
39
Достаточно сослаться на фантастическую популярность всевозможных теле-шоу на отечественном ТВ, где обнаженность обособленного «Я» приняла уже совершенно болезненный характер.
Если ещё раз вспомнить упомянутый Лихвин (Чекалин), пристойно существующий за счет капитала, накопленного в основном между 1861 и 1915 годами, то, как это ни парадоксально на первый взгляд, но сегодняшние деидеологизированные лихвины куда более похожи на европейские города, чем иные крупные поселения. Похожи тем, что существуют для себя и во многом по собственным правилам. Не похожи тем, что почти совершенно лишены признаков социальной жизни. Как ни странно, но нынешние лихвины в наибольшей, пожалуй, степени за многовековую свою историю приблизились к собственно городскому существованию и везде, кроме Башкортостана и Татарстана, не ощущают на себе начальственного гнева и живут «сами по себе». Не лишним здесь будет вспомнить, что, отвечая на анкетный лист Академии Наук, разосланный по прямому указанию Екатерины Великой в 1872 г., бургомистры были на редкость единодушны в ответе на вопрос за номером 21: «В чем упражняются обыватели?». Ответ был краток и единообразен: «Обыватели упражняются черной огородной работою», тогда как торгов или иных занятий не отмечено [40] .
40
Восхитительно это «упражняются», что сразу напоминает, что в Академии Наук всё ещё писали и говорили тогда по-немецки, старательно затем переводя на русский.
Излюбленным поводом для самоудовлетворения отечественных историков издавна служило упоминание того, что в варяжских странах Русь во время оно именовалась часто Гардарики. По причине нелюбви к иноземным наречиям это звучное слово без затей переводили как «страна городов», и, хотя усилиями А.Гуревича смысл слова «гард» обрёл исходное своё значение, это не произвело впечатление на бурную мифопоэтику россики в стиле бывших аспирантов академика Б.Рыбакова. Гард или, если быть точным, гърд, был эквивалентен огороженному двору-усадьбе свободного рода — не более того, но и не менее того. Привязанность к отчаянной модернизации, в силу которой слово «город» (в смысле urbs, stadt, town и пр.) оказалось заброшено в глубь полулегендарных начал российской истории, безразлична к историко-филологическим розыскам. Очень хочется, чтобы города были, и чтобы их было много — значит, так и было. Соответственно обычным приемом археологов и историков стало манипулирование попеременно двумя словами: город и городище — их, как горячую картофелину, перебрасывали с руки на руку до тех пор, пока утомленный читатель не будет готов смириться с чем угодно. Например, с утверждениями такого типа: «Если феодальные усадьбы представляли собой плотно застроенные и обжитые населённые пункты, то городища — центры волостей, по-видимому, не использовались постоянно в качестве поселений. Это были пункты сбора дани, здесь вершился суд, объявлялись княжеские распоряжения и т. п.» [41] .
41
Седов В.В. Городища Смоленской земли/ Древняя Русь и славяне. М., Наука, 1978, с. 147.
Города в европейском смысле худо укоренялись на российской территории в любой период ее так и незавершенного освоения, потому и с городской формой культуры у нас постоянные трудности. Европа уже лет семьсот понимает под городской культурой культуру вообще — особую среду порождения, распространения и обмена ценностей между относительно свободными гражданами, каковых древние греки именовали «политеи», т. е. причастные к политике.
Имя поселкам городского типа легион и проживает в них до четверти населения, статистикой причисляемого к городскому. Однако эти неопознанные объекты так и оставались до настоящего времени загадочным и затерянным миром, довольно широко представленным в нашем алфавитном списке поселений. Форма города у них нередко есть, и иные внешние атрибуты городского бытия тоже. Однако они ближе всего к тому, что в издании середины девятнадцатого века именовалось company-towns. Какой-нибудь посёлок Сосенский, как и сотни его двойников, возник как часть советского индустриального бизнес-плана, был вкалькулирован в состав «основного производства» и по сей день остается в практическом единовластии индустриальных баронов. Был момент, когда вместе с утратой неисчерпаемых государственных кредитов самоуверенность баронов несколько ослабела, и группки «демократов» в ПГТ попытались захватить в них власть (советскую, разумеется). Но, наряду с отчаянной неопытностью новой власти, ее в конец подкосили столь долгожданные экономические реформы, которым бароны сопротивлялись скорее по неразумию. Теперь в Сосенском воцарилось АОЗТ, так что статус-кво следует счесть восстановленным. В структурном смысле ПГТ мало отличаются от все тех же исконных слобод: ямщицких, стрелецких или пушкарских, хотя прямая сословная повинность замещена тотальной зависимостью от монопольного работодателя с его чаще меньшей или большей (как в посёлке Восточном Омутнинского района Кировской области) степенью просвещенности.
Конечно, было бы неразумно вполне приравнивать мир ПГТ, да и множества городов районного подчинения к миру военных городков, старых или нынешних — всё же отсутствие регламентированности Уставами привносит впервые толику если и не свободы, то некой расслабленности. И всё же различия, пожалуй, менее существенны, чем сходства — во всяком случае, мой опыт знакомства с миром военных городков убедил в том, что имитация подчинения Уставу успела давно достичь высокой изощренности. Такие существенные мелочи, как никогда не заделываемые проемы в ограждении, которыми пользуется всякое разумное существо, дабы не вступать в открытый конфликт с местным правом, убеждают в том, что лозунг выживания остается опорой российского нонурбанизма. Нет смысла возвращаться к особому миру «закрытых» городов, от крупных ПГТ отличающихся только тем, что в Новоуральске или в ныне зарубежных Шевченко и Навои форма города имитировалась с гораздо большим совершенством, чем в городах с внятным социальным статусом. Важнее иное: на пределе возрастания ряда монопромышленых слобод, начинаемого ПТГ, вроде Орджоникидзе в Крыму, пребывают слободы уже совершенно гигантских габаритов, вроде Тольятти или Набережных Челнов.