Глубинная Россия: 2000 - 2002
Шрифт:
В своей нелюбви к большому городу большевики также наследовали Романовым, но, вместо собственного исхода в приятную пустынь Гатчины или Царского Села, предпочли «форму города» надеть на город людей как намордник. Напомним, что после недолгого расцвета муниципий в эпоху раннего НЭПа [46] и до 1936 г. в Советском Союзе не было городских советов при всей их безвластности — советы были только губернские, т. е. и этим город был как бы сплющен и размазан по огромной территории. Городские же советы крупнейших городов были учреждены разом с районными советами, за счет чего физиономическая определённость самой городской власти была сразу же по ее учреждению раздроблена на фрагменты. Их значимость была также предельно символизирована: в Бауманском голосовал САМ, Сталинский район самоочевиден, Ленинградский был освящен именем города-знака. Даже само схождение районов к Кремлю сужающимися клиньями отграничило «центральные» районы от периферийных.
46
Военный
При всем том физическая Москва могла обитать в полуподвалах и в больших, «генеральских» квартирах (семья на комнату) центра, и в тысячах бараков периферии, могла быть расквартирована по сугубо ведомственному принципу, вплоть до насильственного выселения из домов, вдруг объявлявшихся ведомственными. Существование физической Москвы имело лишь то значение, что она несла на себе каркас идеальной «формы города», так что два-три десятка ведомственных домов вдоль Тверской и Большой Калужской полностью замещали собой широковещательную программу строительства нового жилья. Тотальный характер ведомственной принадлежности человеческого существа ещё раз устранял границу между городом и негородом, оставляя за собственно городским началом лишь полулегальный мир социального «дна». В то же время наличие или отсутствие паспорта с начала 30-х годов по 1954 г. рассекало каждый кусочек пространства страны на «городскую» и «сельскую» половины, так что всякий обладатель паспорта был бы уже до некоторой степени «москвичом», когда бы не система тайных кодов и особых отметок в паспорте, выбрасывавшая из этого привилегированного состояния всех, кто был «минус три», «минус тридцать» или «минус сто».
Слитность Москвы со страной, невыделенность тела столицы из массы страны была дополнена апологией символического Пути к пяти морям, предметно означенного в черте города гранитом набережных, а за его чертой — триумфальными арками шлюзов каналов Москва-Волга и Волга-Дон. Размножение тотемных изваяний Вождя также работало на выравнивание регионов по всей стране, ибо присутствие монумента словно переносило точку его стояния к живому первоисточнику за стеной у Красной площади — с этой точки зрения отсутствие статуи в Кремле или на площади было совершенно логично.
Брежневское время в полноте сохранило модель, подменив образ первоисточника, обустроив «возврат к ленинским нормам» и тем окончательно утратив связь с реальным временем.
Мы говорим только о Москве, вернее, о «форме Москвы», сознательно игнорируя прочие населённые пункты с полным основанием, поскольку в символическом мире Страны Советов других пунктов не было. Вернее, они были, но только как тени, как очень ослабленные иносущности все той же Москвы. К реальной Москве и реальным иным городам это имело лишь то отношение, что эманация моноцентрической власти должна была непременно отразиться в собственных «кремлях» в каждой населённой точке советского пространства. Условная (с поправкой на часовые пояса) единовременность парадов и демонстраций взывала к единообразию пространственных конструкций центров городов, независимо от их размеров.
Наконец, ещё одно, как бы не существующее обстоятельство вело к снятию границы между городом и негородской частью страны. О нем подробно повествовал Александр Солженицын. Это всепроникающий характер «зоны», метастазы которой от сотен лагерей вели к каждой третьей подворотне, каждому второму забору, каждому казенному зданию. К 1953 г. границы «зоны» или, если хотите, «опричнины» с новой «земщиной» установить было все сложнее. С хрущевских времен изрядная доля лютости выветрилась из этой системы, однако всепроникающая система «почтового ящика» [47] осталась имплантирована в социальное пространство более чем надолго. К этому следует добавить вторую систему всепроникающего распространения «зоны»: как в силу яркой склонности российских обывателей к правонарушениям, так и из-за чрезмерной свирепости наказаний за мелкие проступки, к концу 80-х годов обнаружилось, что в множестве населённых мест было трудно обнаружить семью, в которой кто-то не был выпущен из «зоны», не пребывал в ней или не готовился в нее отправиться.
47
Трудно придумать более совершенное представление об уравнивании между собой всех точек пространства, чем единообразие почтовой кодировки.
Итак, при мощной символической выраженности власти административная форма города как таковая могла быть без особых затей унаследована от прежнего режима. До июля 1917 г., когда Временное правительство попыталось осуществить смелую реформу городского управления, и вновь, с весны 1918 г. социальное тело города расчленялось прежде всего на полицейские части. В царской России, по малочисленности полиции в роли ее вспомогательного корпуса выступал институт дворников. Вошедшая в пословицу коррумпированность этой парной конструкции не слишком мешала относительной свободе перемещений, хотя и держала всякого в состоянии
Заметим, что хотя епархиальное членение на приходы, разумеется, имело место, оно обладало сугубо внутрицерковным смыслом, обозначая наследуемые и вакантные места священников и дьячков. При большом желании можно усмотреть следы некоторой роли приходской сетки в системе адресов, где церковь-ориентир, как правило, выступала первым элементом ряда последовательного приближения к имени домовладельца. Однако думается, что за этим элементарное и потому сугубо полицейско-пожарное удобство ориентации и ничего более. В отличие от европейской схемы культуры, в которой приход играл и во многом до сих пор играет огромную социально связывающую роль [48] , в отличие от исламского мира, где мечеть есть прежде всего организатор социальной жизни общины, в России приходская сеть едва различима. Трудно было бы ожидать иного не только по природе православия, акцентировавшего всегда лишь индивидуальное спасение души, но и ввиду удержания Святейшим Синодом полноты дисциплинарной власти — вплоть до реанимации «формы Патриархата» усилиями Временного правительства. Социально-культурного смысла система церковных приходов не имела у нас никогда, проявляясь единственно в привычке ходить в ближайшую к дому церковь.
48
Достаточно сказать, что и в наши дни именно вокруг церквей в крупных городах США складываются наиболее динамичные структуры деятельной, практической работы по облегчению условий жизни не только отдельных людей, но целых ассоциаций квартиросъемщиков.
Советская власть оценила устоявшуюся систему как вполне добротную и ограничилась тем, что сократила число приходов (при, в целом, весьма вялом протесте) и удесятерила численное выражение полицейской конструкции. Полицейские части, ещё Временным правительством переименованные в милицейские, оказались расчленены на мелкие участки, так что еженедельный обход каждого домовладения «участковым» стал неотъемлемым элементом жизни теперь уже коммунальной квартиры. Сохранившийся корпус дворников, в свою очередь, оказался стократ усилен корпусом управдомов и сетью из доверенных квартиросъемщиков. На этом социальная форма города остановила своё развитие и с хрущевского времени поступательно деградировала до самых наших дней, когда пышному декадансу администрирования лишь местами противостоит воля градоначальников, чему свидетельства представлены в нашем синодике уездных городов и поселков.
Есть ещё одна наследуемая черта, дающая возможность говорить об относительной устойчивости не только формы, но и структуры города при всем его слободском характере. Из-за отсутствия реально самостоятельных цехов и гильдий в русском пространстве, огороженном городской чертой, всегда бок о бок соседствовали убогие хижины, средние по достатку владения и хоромы известной роскоши. Эти владения, уравненные и усредненные протяженностью глухого забора, свидетельствовали о своего рода градском эгалитаризме — четкое сословное право на локализацию в России не отмечено, хотя внеправовые действия по вытеснению или устранению нежелательного соседства, или по его отъему случались нередко. В период строительного бума, который с изрядной долей допущения именуется российским капитализмом, эта извечная структура была поколеблена слабо, так что ее остаточные следы всё ещё заметны в центральных частях наших городов. Впрочем, при внедрении в российский город столь для него нового явления, как доходный дом, произошла существенная первичная вестернизация, в ходе которой социальная структура обрела трехмерность. Теперь статус места проживания оказался в прямой зависимости от локализации вдоль фасада, выходящего на главную улицу, или во втором световом дворике дома-квартала, и от движения вверх, начиная с бельэтажа и кончая чердаком.
Начальный процесс большевистского «уплотнения» перенес новую сословную структуру внутрь коммунальной квартиры, постепенно отстроив сложную систему приоритетов локализации комнат относительно передней, телефона, ванной комнаты, кухни и черного хода. Наблюдательные литераторы, начиная с Алексея Толстого и Валентина Катаева и завершая авторами «Двенадцати стульев», дали блистательный социальный портрет этого явления. Это был, однако, очевидный паллиатив, и зрелое сталинское градостроительство тяготело к формированию замкнутых структур «домов для специалистов». Для этого явления уже не было летописцев, тем более что литераторы, обласканные властью, сами были размещены в подобных домах, тогда как необласканные опыта вхождения в эту реальность не имели. Советский кинематограф замещал реалии биполярной структуры (коммуналка — элитный дом) виртуальными объектами, которые созидались в павильонах киностудий, так что сама структура оставалась всем известной, но как бы и не существующей вовсе. Впрочем, следует признать, что за редким исключением (московский Дом правительства на Берсеневской набережной и два жилых высотных здания, «городок чекистов» в Свердловске, группы домов по Лесной улице в Ленинграде, фронт по Крещатику в Киеве и т. п.) размах процесса был недостаточен, так что не было возможности полностью избежать соседства с частями городской застройки более низкого ранга.