Глубокий тыл
Шрифт:
Со знаменем, с баянистами пришли молодые прядильщики. Сияющая Юнона, отыскав Анну, представляет ей своих ребят:
— Ты посмотрев, посмотри, мои, как всегда, откликнулись на все сто. Прямо со смены — сюда. Ну, найдется для нас дело?.. Нет, ты посчитай, сколько наших!..
Анна обняла племянницу.
— Молодец, Юнонка… А насчет работы — хоть двести процентов приводи, всем хватит дела. — И, обращаясь к гостям, которые грудой складывали пальто на столы, говорила растроганно: — Уж такое вам спасибо, что и слов не найду! Вы такие… такие, словом, ну, настоящие…
Юнона с удивлением смотрела
Когда все наладилось и субботник, как говорят текстильщики, «пошел мотать на полную катушку», она все же не стерпела и, раздобыв у кого-то халат, косынку, шлепанцы, оказалась среди молоденьких ткачих, что, поднявшись в одной из дощатых люлек под потолок, протирали и мыли стеклянную крышу. Девчата оказались веселыми. Проворно действуя щетками и тряпками, они перешучивались с куровскими «орлами», работавшими внизу, и заводили одну песню за другой. Анна пела вместе с ними, и ей казалось, что она комсомолка, и вся жизнь еще впереди. Ей было хорошо, и время летело незаметно. Она даже удивилась, увидев, что в стеклах, которые они промывали, зарозовели отблески заката. Вот в это-то время одна из девушек показала Анне вниз.
— Гляньте-ка, вас хозяин кличет… Сердитый.
Внизу в пальто, в шапке стоял Слесарев. Он что-то кричал, сложив ладони рупором. Люльку опустили, и Анна узнала, что два, а может быть, даже и три часа назад в горком срочно вызывали руководителей ткацкой. Их сообщение о борьбе с наводнением стояло на бюро первым в повестке дня. Но время шло, бюро, вероятно, давно уже открылось, а секретаря парткома только сейчас удалось обнаружить под потолком с тряпкой в руках. Директор был явно рассержен: сами свой авторитет принижаем и топчем.
— …Ну, заслушают не первым, а пятым вопросом, какая разница? Важно дело сделать, а отчитаться никогда не поздно, — не без смущения оправдывалась Анна, втискиваясь вместе со Слесаревым в шоферскую кабину фабричного грузовичка.
Директор ничего не ответил. Он только бросил на свою спутницу уничтожающий взгляд. Так они и промолчали всю дорогу. Один упрямо смотрел в окно, другая зевала, прикрывая рот ладонью и борясь со сном.
Впрочем, мрачные ожидания Слесарева не оправдались. Никто и не думал упрекать за опоздание. Наоборот, при их появлении все оживились. Секретарь горкома вышел из-за стола, и Анна не без удивления заметила, как весело умел улыбаться этот сдержанный, замкнутый человек.
— Поприветствуем, товарищи члены бюро, покорителей стихии… Рассказывайте, как вы воевали с богом Посейдоном. Думаю, время ограничивать не станем? Ну, кто из вас начнет? Товарищ Слесарев? Просим, Василий Андреевич…
Ободренный таким приемом, директор разложил на столе заметки, достал очки и, как всегда, неторопливо начал сообщение. Устроившись
— Может быть, партком что-нибудь добавит к докладу директора?
— Что же тут добавлять, — совсем растерявшись, ответила Анна. — Тут Василий Андреевич все хорошо рассказал. — Но, увидев, что улыбки на лицах окружающих приобретают лукавое выражение, нерешительно добавила: — Наверное…
Это «наверное» окончательно погубило ее. Грянул смех… Генерал, сочно отчеканивая каждый слог, исторг утробное «хо-хо-хо». Не выдержал и секретарь горкома. Он засмеялся, да так звучно, весело, заразительно, что в конце концов рассмеялась и Анна. Только Слесарев стоял обиженный, озабоченный, явно опасаясь, как бы в неожиданном этом веселье не утонуло впечатление от его сообщения.
— Так значит «наверное»? Замечательно! — сказал секретарь горкома, снимая пенсне и вытирая повлажневшие глаза. — Нет, нет, вы правы, доклад был действительно обстоятельный. Но… Вы о людях, о людях нам расскажите. Помните ваше: «Я за своих ткачей ручаюсь!..»? Очень это у нее, товарищи, хорошо вчера получилось. А главное, оправдалось: фабрику-то отстояли… И о тех расскажите, кто пострадал, как их устроили, как их обеспечили медициной… Кстати, Лужников — это не тот, о котором не так давно вы приняли, как вон Северьянов говорит, решение, достойное библейского царя Соломона?
Общий добродушный смех успокоил Анну. Ей стало совсем просто, будто была она не на бюро горкома, а среди своих ткачей.
— Тот, тот Лужников… Эх, видели бы вы, товарищи, как он вчера бросился в воду! Верите ли, я сама глаза зажмурила, думаю: вот его раздавит… И кабы не этот человек да не саперы, плавать бы нам сегодня. А вообще, товарищи, скажу я вам… — Загораясь, Анна начала говорить о том, как удивительно держались во время этих трагических суток люди, как под конец все еле стояли на ногах и обрадовались, когда сегодняшний день объявили выходным, и какой, несмотря на все это, славный получился сегодня субботник.
— Фабрику, словно собственную комнату, охорашивают.
— А я слышал, будто ткачи — народ инертный, — лукаво блеснув карими глазами, произнес басовитый генерал.
— Что? Ткачи? Ткачи инертны? — сердито переспросила Анна. — Да кто же это вам такую… такое… так… — Но, почувствовав шутку, сама засмеялась. — Да с таким народом, как наши ткачи, земной шар перевернуть можно!..
— Если их хорошо организовать и умело вести, — уточнил секретарь горкома и вдруг спросил — А этот Лужников, он ведь, кажется, из старых балтийских матросов. Зимний брал? Так ведь, товарищ Калинина?