Глубокое течение
Шрифт:
Лесницкий тоже остановился и удивленно посмотрел на нее.
Татьяна подбежала к нему и взволнованно заговорила:
— Павел Степанович, а вдруг он приведет их в лагерь? А там ведь сейчас никого. Все на заданиях. Одни раненые и дети.
Лесницкий нахмурился.
— Глупости! Жовна не предатель! На его боевом счету — сотни врагов. Такой человек не может предать! Да как вы не можете понять, что это очередная фашистская провокация? — сурово спросил он. — Нельзя быть такой доверчивой! Они хотят подорвать наш авторитет среди населения и проводят бандитские налеты под видом партизан. Понимаете?
Его слова убедили и успокоили
Комиссар безжалостно ругал себя за то, что близко не познакомился с этим командиром, не узнал его как следует.
В лесу Лесницкий и Татьяна встретили партизан из отряда Кандыбы. Усталых, мокрых, но веселых и шумных людей вел с задания сам командир. В отличие от своих хлопцев, он шел молчаливый и хмурый, Василий Кандыба и раньше был не очень разговорчивым человеком, а после гибели семьи он и вовсе стал молчаливым. Даже улыбка редко появлялась на его темном, похудевшем лице.
Но на этот раз, увидев Лесницкого, он улыбнулся весело и открыто:
— Павел Степанович! Поздравьте! Какой эшелончик мы сегодня спустили! И знаете — где? На Мироновом мосту. И эшелон и мост — сразу! Одних танков насчитали тридцать восемь. Шесть цистерн с бензином и два вагона живой силы — человек пятьдесят солдат. Все сгорело… Трое суток лежали в этом чертовом болоте, а своего добились. Это пятый на нашем счету… Скоро догоним Гнедкова.
— Поздравляю, друзья, — искренне обрадовался Лесницкий.
Татьяна пошутила:
— Зато вряд ли вас Гнедков ласковым словом помянет! Он ведь два месяца зубы точил на этот мост. Они там с моим отцом какие-то новые мины изобрели.
— О минах мы уже слышали, — откликнулся Кандыба и обратился к Лесницкому: — Я послал к ним своих людей, товарищ комиссар, чтоб поучились…
Дальше пошли вместе.
Лесницкий рассказал о событиях в Межах. Партизаны возмущенно зашумели:
— Сволочи! Вишь, куда бьют!
— Душегубы проклятые!
Кандыба нахмурился и замолчал. Они с Лесницким отошли в сторону.
— Что ты думаешь о Жовне? — спросил комиссар. — Ты ведь встречался с ним.
Кандыба задумался.
— Черт его знает. Смелый, веселый хлопец, боевой командир. В марте мы вместе роту мадьяр разгромили. Но не так давно меня смутила одна деталь. Правда, тогда я не придал ей никакого значения, а теперь, может, стоит и подумать. Вы сами, кажется, говорили, — что он окруженец, командир казачьего взвода. И мы все так думали. А я вот случайно узнал, что он и не командир совсем, а вплоть до самой войны работал в Чернигове. И знаете — кем? Буфетчиком! Такой здоровяк — и буфетчиком. Будто
— Ты откуда это узнал? — удивленно спросил Лесницкий.
— У меня в отряде есть машинист черниговского депо.
— Где он сейчас?
— Должен быть дома, — Кандыба называл домом партизанский лагерь. Для него это и был теперь настоящий родной дом, потому что только в лагере он не чувствовал себя одиноким.
— Покажешь мне его. Хоть я и не верю, что Жовна предатель, но проверить — не лишнее.
Подходили к лагерю отряда.
— Вот что, Кандыба. Нам здесь задерживаться нельзя. Подготовь пару добрых коней, а мы пока перекусим и я поговорю с машинистом. Нужно срочно принять меры, — чем черт не шутит, как говорят… Ты тут тоже держи ухо востро. Усиль охрану, пошли во все стороны разведчиков. И в первую очередь — в Межи. Пусть один из них осторожно, только — очень осторожно, наведается к Гаруну. А вообще — больше не доверяй ему. Очень не понравился он мне сегодня. Понимаешь сам, как важно для нас возможно скорее ликвидировать этот бандитский отряд, кто бы там ни был — Жовна, эсэсовцы или хоть сам черт… Ну! Попадет он ко мне в руки! — Лесницкий сжал кулаки.
Приборный был веселым, жизнерадостным человеком. Редко какая неудача могла заставить его приуныть. И никто из партизан никогда не видел его грустным, сумрачным. Бойцов, возвращающихся с задания, он всегда встречал первый — веселой шуткой, сердечным приветствием. А двух человек — Лесницкого и Любу, когда они возвращались после опасной операции, командир обнимал и по-отечески ласково целовал. Сколько раз Лесницкий просил — хоть его-то не целовать: не девчина же он! Но Приборный только посмеивался в ответ.
— Не могу я, брат, выдержать. Я же ночами не сплю, пока ты там путешествуешь. У меня душа не на месте…
В этот день его душа была особенно не на месте, и он стремительно выбежал из землянки, как только услышал конский топот. Но, увидев Лесницкого и Татьяну на загнанных, покрытых грязной пеной лошадях. он остановился, протяжно свистнул и не двинулся им навстречу. В первый раз за все время лицо его не озарилось при встрече радостной улыбкой. Он понял, что не слишком приятные события заставили их так гнать лошадей. А плохих новостей и у него самого было достаточно.
Только когда навстречу Татьяне из землянки, торопясь, выполз маленький Виктор и с криком «мама» бросился к ней, спотыкаясь и падая, Приборный не сдержал улыбки.
Татьяна подхватила мальчика на руки, поцеловала.
— Сыночек мой! Галчонок! Как я соскучилась по тебе… — Затем она повернулась к командиру, поздоровалась.
— Дед… бух-бух… ва-ва… — озабоченный чем-то, лепетал малыш и тянул мать к землянке-госпиталю.
Командир и комиссар вопрошающе смотрели друг на друга. Приборный попробовал пошутить:
— Вижу, не очень много приятного ты привез, — но, встретив встревоженный взгляд Лесницкого, спросил, понизив голос: — Что случилось, Павел?
— А у тебя что?
— У меня? У меня, черт возьми, прямо голова кружится. И от плохого и от хорошего. Но начнем с хорошего. Пойдем….
Они вошли в командирскую землянку, и Лесницкий остановился, удивленный и обрадованный. На столе стояла новенькая, поблескивавшая краской радиостанция — их общая мечта. На кровати комиссара, спрятав лицо в подушку, спал человек.