Глубокое течение

Шамякин Иван Петрович

— Это идея! Но кого? — сразу поддержал его Приборный.

— Я думаю — Майбороду.

— Майбороду?

— Что ты удивляешься? Наилучшая кандидатура для такого дела. Смелость, сообразительность, любовь к приключениям, умение играть любую роль. И даже эта губная гармоника, знание блатного языка и песен… А способность выпить литр самогона и не пьянеть, а? Это очень хорошие при таких обстоятельствах качества. Наконец тем, что он не местный, исключается всякая возможность случайных встреч. Словом, хлопец, как говорят, кругом шестнадцать…

Вошел

Женя Лубян. Он тоже только этим утром вернулся с задания и привел в отряд двадцать комсомольцев. Он, по-видимому, отдыхал — лицо его было заспанно, волосы спутаны. За последнее время Женя очень похудел, даже пожелтел, и Лесницкий заботливо спросил о его здоровье.

— Ничего, товарищ комиссар, это от недосыпания. Я ведь три ночи не спал.

Комиссар подавил вздох. Ему стало жаль хлопца чуть ли не до слез, и он стиснул зубы.

«Эх, у такого парня отняли молодость! Учиться бы ему сейчас, любить… А тут…»

Комиссару трудно было сказать Жене, что и эту ночь ему спать не придется, а завтра на рассвете нужно будет отправиться за тридцать километров. Он спросил:

— Знаешь о событиях в Любовке и Косино?

Женя утвердительно кивнул головой и, немного подумав, сказал:

— Нужно газету выпускать, товарищ комиссар. Я тут уже немного подготовил, — и он достал из кармана несколько листков бумаги, исписанных мелким почерком.

Волна отцовской нежности к этому неутомимому юноше захлестнула комиссара. Он встал, сделал шаг к Жене, но сдержал свой порыв и, даже не спросив, когда же он успел сделать все это, просто сказал:

— Вот и хорошо. Садись. Почитаем, подумаем. Допишем остальное.

Через несколько минут появился Майборода. Коренастый, широкоплечий, с лицом, налитым здоровым румянцем, он был полной противоположностью Лубяну. Казалось, что в его сильном теле звенит каждый мускул, а в глазах никогда не гаснут искорки веселого смеха.

Лесницкий недолюбливал этого беззаботного шутника и фантазера. Майборода знал это и старался меньше попадаться на глаза комиссару.

Он с удивлением выслушал задание комиссара. До этого времени он был твердо уверен, что комиссар никогда не поручит ему серьезного дела, которое могло бы прославить его, ученика Андрея Буйского. И вдруг… Он сразу понял необычайность и огромную важность задания — важней этого, возможно, была только командировка Андрея Буйского в Москву — и растерялся от неожиданности.

Комиссар отрывисто спросил:

— Выполнишь?

— Я? Товарищ комиссар! Да я всех своими руками передавлю, как клопов.

— Ну, ну, начинается, — сурово перебил его Приборный.

Майборода понял свою ошибку, вытянулся, стал сразу серьезным.

— Выполню, товарищ комиссар. Все, как прикажете.

Лесницкий засмеялся.

— Садись. Обсудим детали.

Их разговор прервал быстрый конский топот. Все насторожились.

Всадник осадил коня у самой землянки. Было слышно, как он соскочил на землю и как тяжело храпела его уставшая лошадь.

Приборный хотел было посмотреть, кто приехал, но не успел. Низкую

и узкую дверь землянки заслонила крупная фигура человека.

Все узнали Жовну и почему-то встали. Только Лесницкий продолжал сидеть и, улыбаясь, разглядывал нежданного гостя.

— Вот он, легок на помине.

…А через час, когда они вышли из землянки, Жовна отозвал Лесницкого в сторону:

— Есть одно важное дело, Павел Степанович.

Они сели на свежий бруствер окопа.

Жовна долго молчал, задумчиво постукивая хлыстом по голенищу сапога. Потом, подняв голову, пытливо посмотрел комиссару в глаза.

— Чи не думаете вы, Павел Степанович, що воны взяли мое имя, потому що я беспартийный?

Лесницкий понял и едва заметно улыбнулся.

— Не думаю.

— А я думаю, Павел Степанович. Бо воны хоть и дурни дурнями, но все же хорошо знают, що такому поклепу на коммуниста никто не поверит, даже еще более дурные, чем они.

— Да откуда же народу знать?

— Нет, не говорите, Павел Степанович. Народ, он хорошо знает, кто партийный, а кто нет. — Он помолчал, потом добавил: — Не подумайте, Павел Степанович, что я только сейчас додумался… Не-е… Я еще до войны собирался… Но все спрашивал себя: «А чи достоин ты, Федор?» И все казалось, что не дорос еще… Как вы думаете?

— Думаю, что теперь уже дорос, Выполняйте задание, товарищ Жовна, и приезжайте на бюро.

Жовна с благодарностью пожал комиссару руку.

VIII

Мощный гул двух моторов мешал сосредоточиться, он словно заглушал мысли. Напрасно Николай старался заставить себя думать об одном, самом главном — о задании, о своей новой жизни, которая началась с той минуты, когда самолет оторвался от бетонной дорожки аэродрома и взял курс на запад.

У него сильно забилось сердце, когда он увидел, что сигнальные огни аэродрома погасли.

«Когда я увижу их снова? — подумал он и почувствовал, что волнуется. — Плохо начинаешь, товарищ партизан, — укорял он себя. — Еще от Москвы не отлетел, а уже волноваться начал. А как же будет, когда выбросишься из этой кабины и будешь опускаться — возможно, прямо на голову врага?»

— Ну, ну, перестань дурить! — вслух приказал он сердцу и разозлился. — Перестань же, черт возьми!..

«Умение владеть собой — главное в вашей работе», — вспомнились напутственные слова генерала «Самое главное. Да…»

По мере того, как самолет набирал высоту, сердце начинало биться все чаще и чаще. Кровь стучала в виски, шумело в голове.

Николаю очень хотелось увидеть лицо спутника, узнать, как чувствует себя этот опытный разведчик. Но в темной кабине нельзя было не только увидеть лицо сидевшего напротив Андрея Буйского, но даже различить его фигуру.

«Сколько раз тренировался — и ничего. А тут… Что за черт? Неужели я трус? — от этой мысли он начинал еще больше волноваться. — Не могу владеть собой… Да, видимо, это не по горам лазить… Трус… Трус!..» — это позорное слово, казалось, стучало в виски.