Глубокое ущелье
Шрифт:
Жена муллы Яхши, молодая здоровая черкешенка, ответила не сразу. Мулла взял ее в невольницы почти ребенком, а когда затяжелела, обручился.
Она кокетливо отряхнула длинное, черкесского покроя платье из лилового бархата, туго обтягивавшее грудь и бедра. По глазам было видно: гордится таким вопросом и подыскивает подходящие к случаю слова.
— Сам он великий бей здешних мест наших,— медленно проговорила она, коверкая слова.— Если бы нельзя было творить молитву глазами, стал бы он это делать?
Остальные поддержали
— Конечно!
— Думаешь, удельный бей сам этого не знал?
— Наверняка можно, охрани его господь!
Аслыхан с глубокой печалью, так не подходившей к ее молодому лицу и яркой красоте, уставилась на струйку воды.
— Не знаю... Все к чему-то прислушивается Эртогрул-бей. Зашуршит где, проснется, сесть пытается: «Что это, где мой Осман?..»
Стал часто путать сны с явью. Как-то раз забеспокоился: «Говорят, шейх-эфенди пришел. Где он?» Поняли мы, что видел он во сне нашего шейха Эдебали из Итбуруна.
Дважды хотел призвать его к себе, но оба раза Осман-бей не дал: «Вот поправься немного. Съездить-то недолго». Иногда вроде бы в своем разуме... А глядишь...
Из-за угла вышла мать Керима — Баджибей. Аслыхан вспомнила ее наказ: «О том, что творится в доме бея, не болтай». И умолкла.
Девлет-хатун (Баджибей ее стали звать после того, как выбрали предводительницей сестер Рума) — высокая, широкая в кости — приближалась тяжелым, грузным шагом.
Большие черные глаза, прямой, точеный нос и все еще полные свежие губы говорили о жгучей красоте, которой обладала она в молодости.
Она стреляла из лука, метала копье, владела саблей и ездила верхом не хуже любого воина. А в бесстрашии никто из них не мог с нею и сравниться. После того как муж ее Рюстем Пехливан погиб во время набега на земли Инегёля, она стала еще резче, суровее, не слушала никого, кроме Эртогрул-бея.
Подойдя к фонтану, Баджибей подбоченилась и окинула жен и девушек бейского квартала такими глазами, словно искала среди них преступника.
— Орхан-бей вернулся с охоты за волчьей падалью? — спросила она, не глядя на Аслыхан.
— За волчьей падалью? Я ничего не знаю, сестра Баджибей.
— Да о чем ты, дурочка, знаешь? — Она посмотрела на жену муллы Яхши.— Мой мулленок к вам не заглядывал?
— Нет, тетушка Баджибей. Может, в мечеть пошли, не знаю.
— Не знаю!.. А что вы знаете? Я вам...— Одна из молодух прыснула в кулак. Баджибей обернулась.— Что еще за смешки? Или невестины мушки не стерлись с твоих щек? Тихо! А не то отведаете кнута.
С десяти лет живя в Сёгюте, Аслыхан выросла на глазах у Баджибей и потому не боялась ее кнута.
Притворно насупивщись, пожаловалась:
— Мальчишки в ахи играли. Весь дом вверх дном перевернули. А мы чем виноваты? Если ишак удрал, что толку его седло лупить?
— Ах ты, стрекоза! Выходит, знаешь, что худо, а что добро? А кто сказал, что грех вас лупить? Чего же от вас ждать? — Она вздохнула.— Ладно
— Ты.
Баджибей с удивлением глянула на Аслыхан.
— Я? Как же я могу быть виновата, девка, в том, что поганец Керим натворил?
— Ты виновата, что не даешь жениться Демирджану-ага... Приведи невестку в дом. Пусть следит, не пускает во двор парней.
— В моем доме невестка-гяурка?.. Да что я, покойница уже?
— Тогда пеняй на себя!.. Накличет беды сынок твой мулла этими играми. До того уж дошло...
Баджибей подозрительно прищурилась.
— До чего, до чего дошло?
— Как до чего? Надоело Демирджану-ага уговаривать тебя. Послал он к нашему бею Эртогрулу монгольского дервиша — того, что в пещере живет...
— Зачем же послал к нашему бею юродивого монгола безмозглый сынок мой?
— Чтобы дозволения испросить свою милую Лию-ханым в жены взять...
— Разве он Эртогрул-бея сын? Женить задумал, пусть лучше возьмет за сына своего, Осман-бея, дочь шейха Эдебали.
Все в Сёгюте знали, что Кара Осман-бей, не сказавшись больному отцу, три года назад посватался к красавице Бала-хатун, дочери славного шейха Эдебали, а шейх не отдал ее: мала, мол, еще, хотя ей было уже четырнадцать. Подружки с любопытством ждали, что ответит Аслыхан — она ведь хвасталась, что за словом в карман не полезет.
— А вот и женит! И дочь шейха возьмет за Осман-бея, и Лию, дочь Кара Василя, выдаст за Демирджана. Решил двойную свадьбу сыграть. Как раз на сентябрьские торги в Сёгюте. Начнут с греческого хоровода, а кончат туркменской пляской под зурну с барабаном!
— Чем чужими свадьбами у источника хвастать, лучше бы погоревала, что сама до сих пор в девках сидишь.
— Я, что ли, виновата? Я ведь не мать ему, не могу нареченного своего, как матери положено, усовестить.— Трус твой сын, вот и пошел к мулле Яхши в ученики.— Она указала подбородком на черкешенку.— Достойно ли это предводительницы сестер Рума?
— Ты и за муллу пойдешь, лишь бы посватали.
— А вот и обманулась, Баджибей! Я дочь оружничего Каплана Чавуша! Бог свидетель — кто саблей не подпоясан, наш порог не переступит. Потому как в роду нашем не носящего саблю за мужчину не считают.
Последние слова Аслыхан сказала назло Баджибей. Все в испуге ожидали ее гнева, ибо знали, как она старалась, чего только ни делала, чтобы помешать своему младшему сыну Кериму стать муллой. Даже любовь Демирджана к гречанке Лие не так ее огорчала. Баджибей ведь поставила условие: Лия должна стать мусульманкой. Сделала она это в отместку за то, что Демирджан не поддержал ее, когда она пыталась помешать Кериму, и позволил запятнать воинскую славу отца...