Глубокое ущелье
Шрифт:
— Не понял.
— Ни птица, ни волк, никто пусть не знает об этом, а особенно люди Дюндара Альпа. Шепни это на ухо старейшине ахи Хасану. Да смотри, чтоб никто не услышал. Конец нам тогда!
— Ладно.— Он подумал, потянул за рукав собравшегося было убежать Тороса.— Постой-ка!
— Слушаю, Челеби! Прикажи!
— Отныне зови меня не Челеби, а Керим Джан.
— Керим Джан? — Торос поморщился.— Понятно. Права матушка Баджибей. У муллы Керима одно звание, у гази Керима — другое. Ладно, будь здоров, Керим Джан!
Не выходя из тени деревьев. Керим обогнул помост, приблизился к старейшине
Хасан-эфенди стоял во главе цеха ткачей по шелку. Не только в Сёгюте, но и в Стамбуле, столице Византийской империи, считался он первым мастером, на слово и знание его можно было положиться. Рынком он правил по старым заповедным законам ахи, старался не посрамить Шейха Эдебали и общину.
Привыкший к тайным делам, Хасан-эфенди спокойно выслушал все, что сказал ему на ухо Керим Челеби, и для отвода глаз громко расхохотался.
— Значит, расстался ты со своим джуббе, воином заделался? — (А вначале держался так, будто ничего не заметил).— Погляди-ка, имам Яхши! Твой мулленок хочет к нашим джигитам приобщиться.
Настоятель главной мечети учитель Керима мулла Яхши в темноте видел плохо. К тому же была у него привычка отворачиваться, чтоб не слушать чужих разговоров. Напрягая старческие больные глаза, он пытался разглядеть, о ком речь.
— Кто это? Что за глупец? Если сил не хватило на алфавит, что ему делать со стрелами да с саблей?
— Найдет, что делать, твой Керим Челеби. Еще увидишь, какой из него выйдет воин.
— Керим Челеби? Не может быть! Ты ли это, Керим Челеби? Подай голос!
Керим готов был сквозь землю провалиться. Обливаясь холодным потом, он не мог слова вымолвить. Старейшина Хасан-эфенди знал, как страстно хотел Керим учиться, как препятствовала ему мать, и понял, что после смерти старшего сына она заставила младшего стать воином. Не желая больше мучить парня, решил перевести все в шутку.
— Что с твоей щекой?
Керим схватился за щеку.
— Ничего, Хасан-эфенди, на колючку напоролся.
— Колючку?.. Когда был муллой, не напарывался, а стоило саблю нацепить...
Мулла Яхши узнал по голосу своего лучшего ученика, свою гордость. Взявшись рукой за бороду, покачал головой:
— Неужто ты, Керим? Пропали мои труды. Сколько лет... Что теперь будет с нашей челобитной шейху? Я ведь уговаривал его. Жаль! Ах, как жаль!
Понимающе улыбнувшись, Хасан-эфенди кивнул имаму — не горюй, мол. И сделал Кериму знак рукой: а ты проваливай.
По дороге Керима окликнул оружничий Каплан Чавуш, отец Аслыхан:
— Поди-ка сюда!
Керим нехотя подошел.
— Прикажи, Каплан Чавуш!
— Что с твоей щекой?
— Ничего.
— Что, спрашиваю? Поганец голыш разорвал?
— Голыш? Какой голыш?
— Ишь, паршивец! Будет перед нами храбреца разыгрывать! — Он отечески положил ему руку на плечо.— Медведь голыш напугал девку, но ничего, получил свое! Спасибо тебе! Вот что мне в голову пришло. Ты займешь в отряде место покойного Демирджана. В свободное время заглядывай ко мне, позанимаемся. Кнутом ты владеешь хорошо. Неплохо бы еще научиться и саблей владеть.
— Спасибо, Каплан Чавуш!
Старшие братья ахи подбросили в огонь дров, долили в тазы нефти.
Пламя
Дюндар Альп и Даскалос поприветствовали старейшин, заняли свое место на помосте.
Дюндар Альп выставил колено, оперся на него локтем и — как всегда, когда был чем-нибудь недоволен или радовался, считал себя величественным и сильным или жалким и слабым,— защелкал четка ми. На поясе у него висела кривая дагестанская сабля с чеканкой по золоту — говорили, она стоит пятьсот форинтов,— и кривой йеменский кинжал с рукоятью, украшенной изумрудами. До Керима долетел запах священного мекканского благовония, которым Дюндар умащивал бороду. В отличие от своего брата Эртогрул-бея Дюндар был невысок ростом и — что еще хуже — толстобрюх, как гяурские мельники, жрущие свинину и хлещущие вино. Седина в бороде и усах нисколько не облагораживала его грязно-черное лицо. Острый горбатый нос делал его похожим на хищную птицу.
Дюндар сидел расслабившись, но черные глаза его беспрерывно бегали, и оттого казалось, в любую минуту взовьется он, как стрела из лука. Не только в Сёгюте — от Анкары до Изника, от Кютахьи до Болу — слыл он первым богачом. Говорили, что он добыл тысячи золотых алтынов, скупая за бесценок у абдалов Рума и воинов-дервишей награбленное во время набегов добро и молодых рабов и втридорога перепродавал их генуэзским купцам в Стамбуле. Вот почему Дюндар все время требовал налетов и при каждом удобном случае хулил мир, который в течении шести лет с таким трудом поддерживали его старший брат Эртогрул-бей и племянник Осман. Все эти годы Дюндар настойчиво внушал людям мысль о том, что, стань он беем, воины удела Битинья не знали бы, куда девать награбленное. Его поддерживали падкие на опиум абдалы, которые презирали любую работу, почитая ее за грех, да и кое-кто из дервишей. И чем нестерпимей становилась нищета, тем больше обретал он сторонников. Была тому и еще одна причина: многие считали, что, если Эртогрул-бей умрет — а он день ото дня становился все слабее,— удельным беем, как старший в семье, станет Дюндар.
Керим заметил, как Джинли Нефисе сказала что-то Баджибей, и заволновался: наверняка сторонники Дюндара, воспользовавшись смертью Демирджана, попытаются сегодня с помощью его матери возбудить людей. А ведь Демирджан не любил Дюндара, не считал его за человека. И вот теперь Дюндар воспользуется беззащитным, мертвым телом брата, лежащим у мечети на помосте для омовения, чтобы причинить вред Осман-бею.
Керим лихорадочно думал, как этому помешать. А Дюндар Альп радуясь, подобно скупцу, с нежданной легкостью заполучившему даром великую ценность, довольный перебирал четки. Услышав, что Демирджан убит, он прищелкнул пальцами и обнял своего советника Даскалоса за шею: «Место тебе в раю, сын гяура! Наконец-то дождался мой племянничек Осман. Не вырваться ему теперь из лап Баджибей!»