Глубокое ущелье
Шрифт:
Хопхоп слушал затаив дыхание. Он уже успел прийти в себя. Стоит Алишар-бею еще немного поартачиться, и Чудароглу, чего доброго, ляпнет: «Ты ведь столько в год денег собираешь!» Тогда все их темные делишки выйдут наружу.
— Чего уж там, Алишар-бей,— вмешался он.— Хоть и похож Чудароглу на обезьяну, а ум у него здравый. Скажу больше, мудр он, как визирь Низам аль-Мюльк. Да будет с тобою свет, темный Чудар! Чтоб тебе провалиться! Молчи! И можешь считать, пропали наши пять сотен. Пусть приятели твои везут девку... Если бей не согласится, добавлю из своего кармана...
Алишар-бей от такого проявления дружбы
Чудароглу не верил своим ушам: каким чудом умудрились френки, не знающие языка, чуть не вчера явившиеся в здешние края, рассчитать лучше его, много лет прожившего среди этих людей, сколько шерсти можно состричь со свиньи?
IV
Баджибей отдалась легкому, ровному бегу иноходца. Но на сердце давила тяжесть. Как всегда, досадуя на себя, испытывала она отвращение к жизни. Красный шелковый повой, которым она повязала голову, сильная рука с хлыстом на запястье, покоившаяся на рукояти кривой сабли, никак не вязались с мрачной усталостью ее лица.
Когда вдали показалась разверстая пасть пещеры, она еще больше помрачнела. В третий раз повторила она скакавшей на голову позади нее Аслыхан, словно та была в чем-то виновата:
— Верно в старину говорили: чужую потерю с песнями ищут!
Аслыхан на сей раз не пропустила ее слова мимо ушей.
— Баджибей, дорогая, разве Осман-бей нам чужой?
— Я не о нем, а о гяурских проведчиках, коих заставляет он за деньги служить нам. Неужто не ясно, что не дождешься толковой вести от гяуров?
— Подумаешь, гяуры! Ведь Мавро, твой сын, тоже гяур!
— Мавро — другое дело. Он не наемник. И к тому же наполовину мусульманин, ибо сердце его чисто.
— Я не про сердце говорю, а про гяурство. Что сообщат проведчики, если не вызнали ничего?
— Плохо стараются! — Она щелкнула бичом.— Что ж, посмотрим, кто сильней: наш дервиш Камаган или бейские наемники.
Аслыхан с жалостью поглядела на привязанного в тороках, как бурка, черного ягненка. Но вспомнила, что сама везет черного петуха, и ей стало смешно. Про петуха она наврала: соседские женщины обет, мол, дали. А обет был ее собственный. Обещала она дервишу Камагану, что жил в пещере Иненю, привезти черного петуха, если помирится с Керимом. «Увидел мои слезы, услышал мои мольбы великий аллах,— думала она сейчас,— даровал мне желанного, когда и надежды не было». В этом году по возвращении с яйлы они поженятся... «Но ведь если бы не стряслась беда с Демирджаном... Эх, аллах, жертвой твоей буду!..» Она вздохнула и, поймав себя на том, что улыбается, испугалась. В последние дни смех разбирал ее к месту и не к месту... Даже отец заметил и прикрикнул: «Что за ухмылки, стрекоза! Оплеухи захотелось?..»
Мавро и Керим, заговорившись, порядком поотстали. Аслыхан с трудом удержалась, чтобы не оглянуться. Прошлой ночью до утра умоляла она упрямца Керима: «Сходи к отцу. Не даст он благословения — девичье слово ничего не значит». Какое счастье, что перед самым уходом он согласился: «Ладно, схожу! Но коли записано что аллахом, все равно свершится!» Сердце ее млело от радости, лицо залила краска. «О аллах, отчего так сладко любить?.. Оттого, что, когда любишь,
Баджибей задумалась, и конь тотчас замедлил ход. Она стегнула его: «Ишь лодырь!»
— Поспеть надо вовремя. Чтобы дервиш Камаган погадал на бараньей лопатке, на огне. Пусть, как орел, подымется в небо, покружит, поглядит и найдет наших кровников... Пусть постарается, раскроет нам их имя и звание, скажет, как взяться за дело и как их схватить!
— Пусть скажет.— Аслыхан помолчала.— Ох, Баджибей, а может он узнать правду без ошибки?
— Вот бестолочь!.. С чего бы ему в божью пещеру забиваться, если б он, паршивец, и этого не мог...
— Знаешь, что сказал недавно Керим Джан: «Кого глазами не видишь, найти нельзя».
— Керим Джан!.. Нашла кого слушать.
— Да ведь он ученый! Столько книг перечитал.
— Не книги человеком делают, эх, дочка!
— А ведомы ли дервишу Камагану тайны прошлого, тайны будущего? Помилуй, сестра Баджибей, скажи! Знает ли правду, словно своими глазами видел?
— Тсс! Сказано, кто не верит, у того гадание не сбывается. Знать-то он знает, а скажет ли — посмотрим!
Аслыхан опять немного помолчала. И, махнув рукой,— будь что будет! — спросила:
— А ведает ли он, сестра Баджибей...
Баджибей взглянула на нее.
— Ну, говори же, девка, что?
— Давайте спросим, ах, Баджибей, почему шейх Эдебали во второй раз хотел Осман-бею дочь отдать, а не отдал? Узнаем, почему...
— А потому, что шейхи, бывает, увидят один сон — отдать готовы, увидят другой — откажутся. Плохо быть дочерью шейха. Так уж им на роду написано — могут в отцовском доме и состариться...
— Никак не пойму, почему глупая Балкыз не на своего отца сердится, а на Осман-бея?
— Вот дурочка! Осман-бей-то чем виноват?
— Вот и я никак не пойму. А жене муллы Яхши Балкыз сказала: «Не говорите при мне о Кара Османе». Сказала — как отрезала...
— Она, что ли, тебе передала, черкешенка эта, которая навоз с привозом путает, по-турецки не понимает. Поняла ли она сама, что слышала? — Баджибей подумала.— А может, ты сама сочинила? С чего бы Балкыз обижаться.
— Нет, правда. Обозлилась она, что не взял Осман-бей с собой джигитов, не обрушил крышу обители на голову отца, не выкрал ее.
— Ой, ой, ой! — Баджибей вздохнула, удивляясь неразумию нынешней молодежи, и тут же невольно улыбнулась.
Пещера дервиша Камагана находилась в большой, опаленной солнцем горе и была окружена со всех сторон огромными скалами. Перед пещерой круглая, как ток, ровная площадка. Здесь Камаган обычно встречал и провожал гостей. Застигнутые ночью в дороге путники, пастухи, выгонявшие волов на весенние пастбища, рассказывали, что в пещере дервиша Камагана горит красный, фиолетовый, зеленый и желтый огонь. Известно было, что дервиш, кроме всего прочего, занимается алхимией, пытается превратить в золото свинец и медь. Советник Дюндара Альпа дервиш Даскалос, уверовав, что это возможно, часто наведывался сюда и подолгу не выходил из пещеры.