Глухая рамень
Шрифт:
— А тебе сколь?
— Три…
Приказчик уперся руками в прилавок и, покраснев, заорал:
— Да вы что… Белены объелись? Дьяволы! Еще привезу… Больше трех коробков — хоть режьте — давать не буду… Кто следующий? Подходи!
Этот крик Параня слышала уже за дверью ларька и подумала: «Узнает Вершинин — осердится. Пожалуй, скажут, что я народ взбулгачила. Вина на меня одну падет. Страдать без вины неохота». И, что-то решив, поплелась с корзинкой к главной конторе. Навстречу стали попадаться конторские люди. На ходу, незаметно, она потеснее
Большой дом, только недавно выстроенный, был разгорожен дощатыми перегородками на несколько комнат. Много столов, людей и всяких шкафов, слышится бумажный шум и щелканье на счетах. Параня в этакой тесноте не скоро нашла лесовода… Вершинин сидел в комнате-боковушке, был занят с другими и еще что-то писал, иногда ероша свои волосы левой рукой. Стало быть, спешка у него, если три дела зараз делает. Паране пришлось подождать, пока уйдут от его стола чумазые кузнецы, поставила корзиночку на пол и тихомолком стала в угол. Лесовод увидал ее, правой рукой отстранил одного посетителя и сухо спросил:
— Тебе что?
— Спички выдают, — просунулась к нему Параня. — Слышь, народу много, а спичек в ларьке мало. Слышь, так и хватают, так и хватают… Взять, что ли?
— Ну и взяла бы.
— Сколько брать-то, не знаю.
Она отрывала его от дела, и он торопился прогнать ее:
— Ну, пачку, две. — Старуха не уходила. — Еще что?
— А керосинцу взять?
— Тебе виднее. Ну, все что ли?..
— Все, родимый.
— Ступай.
В дверях она задержалась, почтительно уступая дорогу Горбатову, и косила глаза на свою корзинку, проверяя, не видать ли там спрятанных спичек.
Осторожно шагая скользкой тропой, она облегченно вздыхала: «Господи, владыко живота моего… кажись, дело уладилось. Верстушку — туда и обратно — отмахала недаром».
В проулке встретился ей Ефрем Герасимович Сотин с маленьким тесовым гробиком под мышкой. Шел он медленным шагом — постаревший, бледный, рябой, с темной родинкой над левой бровью. Параня пустилась в расспросы, желая выказать свое участие:
— Али, родимый, помер сынок-то?
— Вот видишь, — указал он на пустой гробик глазами.
— Когда?
— Позавчера ночью. Только я прибежал с собранья, застал еще живого, а ночью… погас он.
— Умненький был паренек. Жаль-то как, господи. Когда хоронить-то будете?
— Завтра.
— Я приду, посижу у вас, пока вы там, на кладбище-то.
— Спасибо, как-нибудь обойдемся, — сказал он.
Параня поняла, по какой причине отклоняют ее предложение, увела глаза в сторону, замолчала. Потом потрогала крышку гроба пальцами:
— Плотники делали?
— Никодим.
— Да, — вздохнула она, сокрушенно покачав головой, — кажинному человеку конец уготован — и старому, и малому, всякому в свое время… Супруга-то, чай, убивается?
Сотин пошел, не ответив на это ни слова. Походка его, обычно легкая, размашистая, была сегодня тяжелой, неуверенной, словно он устал невыносимо.
Параня
От полустанка Вьяс отходил поезд, груженный лесом. Прислушиваясь к гомону рабочих будней лесного склада, Параня думала о том, как много здесь разного люда кормится, пайки получают и, кроме всего прочего, добывают денежки чистоганом… Неплохо бы и ей приткнуться куда-нибудь. Разве не сумела бы она, как вон Наталка, ошкуривать бревна, или как Палашка — собирать в делянке сучки. Когда-то Параня была на этом деле.
«Нет уж, — решила она напоследок, — об этом и думать нечего — стара… А вот кабы Петр Николаич похлопотал, мне бы дали паек, как вроде члену семейства… Да вот поди ты: „незаконно… не стану хлопотать“… Ученый, а проку мало».
Захватив охапку щепы, тихонько поплелась со склада к дороге и вдруг увидала рядом мальчишек… Их было семеро, один на другого похожи: чумазые, курносые, покрасневшие от мороза, они сидели верхом на досках и, не замечая Парани, горланили:
— Краня-Параня! Краня-Параня! — И каждый изо всех сил старался перещеголять остальных, при этом, как в барабан, били кулаками в доски. Паране стало страшно, помутнело в глазах, остановилось сердце, — будто они били в крышку ее гроба… Лишь после того, как перекрестилась, вернулся к ней разум и стала опять на место захолонувшая душа.
Уже прояснившимися глазами она смотрела на них и, толкаемая нестерпимой злобой, готова была рвануться к этим «галманам», первому заводиле вцепиться в волосы, швырнув с него в сторону шапку, сшитую не так давно ее же руками, и крикнуть:
— Ага, бесстыжие, попались!..
Холодная дрожь пробирала ее до костей, тряслись застылые руки, — но что она сделает с чужими детьми?.. Их — не один тут, а семеро!.. Ни битья они, ни бури господней не убоятся, а тем паче безбольной ругани…
Раньше не слыхивала она такого нешутейного баловства, — значит, имя ее стало забавой мальчишек недавно. Раз началось, остановить уже трудно… Скрепя сердце, ни слова не промолвив, Параня прошла мимо, — жить надо умеючи…
Глава XI
Забушевала стихия
Кузнец Полтанов просил Вершинина повысить расценки на поковки, резонно доказывая, что работы стало вдвое больше, а расценки остались без изменения.
— В кузнице тесно, — полозья для таврических ходов приходится резать из полосного железа на улице… Измотались. Подков готовых нет. Каждую подкову делаем сами, а лошадей стало более сотни… Ну, мы не против, лишь бы побольше платили… А уж ежели не нужны мы здесь, то уйдем. Без работы не останемся: в кузнецах нужда повсеместная.